Самое главное, что болезненная страсть Гумберта к нимфеткам – это, фактически, предельное воплощение особой формы романтизма в эпоху модерна. Ведь мотивы детства у Набокова всегда таят в себе символ рая, эдемского сада, прекрасного и утраченного. Отсюда становится понятным, почему для Гумберта так важна память о подростковой любви к Анабелле и почему именно девочка, а не женщина становится его идеалом. Для Гумберта нимфетки тем и отличаются от других прелестниц, что находятся на «невесомом острове завороженного времени». И не похоть движет героем, а, в сущности, романтическое желание обратить время вспять и вернуться в эдемский сад нескончаемого детства. «Ах, оставьте меня в моем зацветающем парке, в моем мшистом саду. Пусть играют они (нимфетки) вокруг меня вечно…», - восклицает Гумберт в самом начале романа, и эта тема последовательно развивается. Так, например, неслучайно перед первым, ещё тайным для неё самой «свиданием» с Гумбертом, Лолита появляется, держа в руках сочное «великолепное, банальное, румяно-эдемское яблоко».
Статус Гумберта – это статус героя XIX века, выпавшего из своего времени. При этом художественном смещении романтический стиль оказывается в положении странном и неадекватном. Проблема Гумберта состоит в том, что он подспудно стремится защитить свой романтизм в деидеализирующее, деэстетизирующее время. Здесь правильнее всего говорить о романтическом типе сознания, романтическом духовном комплексе (в диапазоне от Руссо до Пруста), персонифицированном автором в XX веке, на заре постмодернизма. Высокой романтической поэзией просвечен даже простой список класса Долли. Гум недаром называет его лирическим произведением: имена из этого списка вызывают целенаправленные романтические ассоциации.
В соответствии с логикой набоковского письма, «литературному» коду Гумберта противопоставлен в романе целый букет «пошлых» кодов. Это коды псевдоромантические, примитивные, относящиеся к масскульту. Автор "Лолиты" скрупулёзно демонстрирует и пересказывает всю муру из журналов и комиксов, стилизуется под шлягер о «Карменситочке», воспроизводит сцены из вестерна, погружается в атмосферу туристической субкультуры с его фальшивыми фетишами и завлекательными буклетами. В ряду пошлых кодов особенно значимое место отводится фрейдизму (над которым Набоков издевался с завидным постоянством). Презрение Гума к психоанализу вполне объяснимо: фрейдизм переворачивает романтическую структуру мировосприятия – если Г.Г. отменяет «низкое» высокой поэзией, то теория Фрейда сквозь любую поэзию прозревает половой комплекс.
Ну, и конечно, в этом метафизической ойкумене пошлости есть свой центр, свой идол – это Клэр Куильти, известный драматург, его портрет на рекламе сигарет «Дромадер» развешан повсюду, в том числе в Лолитиной спальне. И это именно он похитит Долли у Гумберта…