Когда задыхаешься, чувствуешь себя посторонним…
Иной раз я думаю, а что скажет о нас будущий историк? Для
характеристики современного человека ему будет достаточно одной фразы: "Он
блудил и читал газеты". (Альбер Камю «Падение», 1956)
«На последнем дыхании» Жан-Люка Годара – этапная лента мирового кинематографа. Будучи важнейшим событием Французской Новой волны, фильм вкупе с последующей деятельностью режиссера в 60-е оказал серьезное влияние на киноискусство, став объектом для многочисленных подражаний и цитирований.
В принципе, приблизительно такую пафосную и скупую информацию можно получить из статей кинокритиков и энциклопедических справочников. Но объективное зачастую является неважным для субъекта. Годар очень остроумно обрисовывает эту закономерность в диалоге своих персонажей о полотне известного французского импрессиониста.
- Тебе нравится?
- Неплохо.
- Это великий художник, Ренуар...
- Я же сказал – неплохо!
Можно долго говорить о том, чем важна эта картина для эволюции и революций киноистории, можно взяться за бесконечное перечисление режиссеров, обязанных дебюту Годара, и сколько угодно можно удивляться смелости новаторских приемов… Но мне куда интереснее объяснить, почему же «На последнем дыхании» так сильно нравится лично мне. Я посмотрел этот фильм впервые около года назад, с того момента пересматривал фильм четыре раза, и с каждым просмотром картина только прибавляла в яркости впечатлений. Но понимание того, каким же образом этот фильм так глубоко пробрался в мое существо, раз от разу ускользало от меня не хуже Джеймса Бонда, хитроумными уловками спасающегося от злодеев. И, наконец, я понял. Киношедевр Годара – уникальный сплав философских раздумий и беспричинных бунтарств. Эти две составляющие творения мастерски переплетены между собой: порой невозможно понять, где кончаются дурачества героев и начинается поток сознания автора. Иногда создается впечатление, что история, вырвавшись из-под контроля создателей, несется по ухабам обстоятельств сама по себе. И это впечатление отнюдь не случайно: сценарий картины писался утром перед съемками, а большинство диалогов – импровизации актеров в рамках обозначенного сюжета…
Итак, передо мной два мира картины «На последнем дыхании»: безудержный мир фатально-беспутных поступков главного героя, в котором, словно эхо, звучат социально-философские размышления режиссера, и мир Парижа. Сначала заглянем во второй.
1. «В Париже все хотят быть актерами. Участь зрителя никого не устраивает», – Жан Кокто
После первого просмотра фильма меня долго не покидало ощущение, что я полтора часа провел в Париже конца 50-х. Годар скажет в своем втором фильме «Маленький солдат»: «Фотография – это правда. Кино это правда 24 раза в секунду». Что ж, надо признать, его дебютная работа – редкий пример фиксации времени. Заполонившие улицы и проспекты машины, американские фильмы в кинотеатрах, Эйфелева башня, огни ночных улиц, газетные лотки, Триумфальная арка, кафе и магазины, из которых можно позвонить, а по тротуарам – спешащие и суетящиеся люди, много, много людей, тонущих в бесшабашной занятости французской столицы… На глаза попадаются плакаты цитируемых фильмов, вперемешку с сигналами автомобилей звучит Моцарт, на стенах комнаты – Пикассо и Ренуар… иногда в кадре мелькает обложка журнала «Cahiers du cinéma», из редакции которого вышли многие деятели Французской новой волны…
Черно-белая палитра кадра придает однородность всему в ленте: костюмам прохожих, машинам и фасадам зданий… В фильме будто документально запечатлен город, он един, целостен. Запечатлены и его жители; например, самого Годара зритель может разглядеть в одной из последних сцен фильма, притаившегося с газетой на заднем плане. А если попробовать погрузиться в ленту, можно полушутливо заявлять, что гулял по Парижу тех времен. И, может, мельком видел самого Мишеля Пуакара, о котором сейчас пойдет речь...
2. «Жизнь имеет в точности ту ценность, которой мы хотим ее наделить», – Ингмар Бергман
Смысловое ядро фильма похоже – бесформенный кусок глины, на который режиссер бросает луч света под разными углами; тени при этом получаются совершенно разными, неожиданными. И все для того, чтобы максимально выразительно рассказать о своем персонаже.
Своего героя Годар писал с послевоенной французской молодежи, где-то сгущая краски и утрируя, но все же оставаясь верным настроениям болезненной эпохи. Этим режиссер соглашается с Альбером Камю, чье высказывание я взял эпиграфом к отзыву. Действительно, жизнь Мишеля Пуакара – блуд, как в прямом, так и переносном смысле. Беспорядочность для него в порядке вещей. А чтение газет – жалкая попытка уследить за хаосом вокруг. А когда на первой полосе – его фотография под заголовком «Убийца!», газеты становятся способом гнаться и за самим собой. Но уж очень трудно – это не может полиция, с этим не справиться и Мишелю. События, разделяемые часами, сжимаются в мгновение. Он приносит смерть, секундой позже – видит ее со стороны. Рассказывает о воре – грабит сам. Смотрит на себя в зеркало – момент – собственное лицо скрывается за жестом подражания киношному герою. Истинные экзистенциальные ситуации проносятся перед глазами бешеным калейдоскопом, но нет времени ни на что, кроме насущного. А это сводится к одному – бежать, бежать, бежать. Перевести дух. Снова бежать. И все растраченные пограничные моменты, идеальные для самопознания, – лишь незаконченные вопросы «почему», остающиеся без ответов. Пустота.
Не подлежит сомнению, что столь безжалостный и вызывающий портрет может нарисовать лишь смелый и умный художник. И, скорее всего, отчаянный автор знал ответы на поставленные самим собой вопросы. Возможно, Годар считал смыслом жизни искусство – как способ оставить что-то после себя. Он говорит это словами придуманного американского писателя, на пресс-конференции которого участвует главная героиня: «Хочу стать бессмертным, а потом – умереть». Патриция, студентка из Америки, впадает в глубокую задумчивость после услышанного. А у нее есть шанс оставить след? Может, подарив своей жизнью жизнь новую?
Годар оставляет героиню растеряно моргать за большими стеклами темных очков и устремляется к Мишелю. У Пуакара нет духовных метаний и нравственных проблем, нет желания остановиться, задуматься. Или хотя бы подумать. Лишь в конце его настигает усталость. Но это – все та же пустота, точнее, опустошение. Возвращаясь к наследию философской мысли ХХ века, можно вспомнить другое изречение Камю: «Не быть любимым – это всего лишь неудача, не любить – вот несчастье». Был ли Мишель счастлив? Трудный вопрос… он любил, и до конца думал о Патриции. Но эти мысли приносили только печаль, которую он считал компромиссом, и, не соглашаясь с упомянутым Патрицией прозаиком Уильямом Фолкнером, выбирал между печалью и забвением последнее, правда, не придавая особенного значения словам. Но именно выбор человека, если верить экзистенциальной философии, определяет его судьбу. Осмысленный выбор или нет – неважно. А в забвении нет жизни: ни своей, ни оставленной за собой. Есть пустота. Опять эта пустота…
10 из 10