БAЙKAДPOM-KOCMOДУP

[mastholte rietberg]

Ну, я ваш должник)) В благодарность рискну процитировать "свой" рассказик, раз уж вы про него не ответили)

 

...

My drivers said I would eventually come upon an Experimental Agricultural Station, where the resident agents would have the latest word on where to find the nomadic Anulas. But I arrived there late one afternoon to find the station deserted, except for a few languid kangaroos and one shriveled, whiskery little desert rat who came running and whooping a strange cry of welcome.

 

“Cooee! What cheer? What cheer? Gawdstrewth, it’s bonzer to see a bloody newchum buggering barstid out here, dinkum it is!”

 

(Lest this outburst has horrified you. Dean Dismey, allow me to explain. At first, I blushed at the apparent blasphemies and obscenities commonly employed by the Australians, from Major Mashworm on down. Then I realized that they use such locutions as casually and innocently as punctuation. And, their “Strine” dialect being what it is, I never knew when to blush at their real deliberate cuss-words, because I couldn’t tell which they were. Therefore, rather than try here to censor or euphemize every sentence uttered, I shall report conversations verbatim and without comment.)

 

“Set your arse a spell, cobber! The billy’s on the boil. We’ll split a pannikin eind have a real shivoo, what say?”

 

“How do you do?” I managed to get in.

 

“What-o, a Yank!” he exclaimed in surprise.

 

“Sir,” I said with dignity, “I am a Virginian.”

 

“Strewth? Well, if you’re looking to lose it, you’ve come to one helluva place for gash. There ain’t a blooming sheila inside three hundred mile, unless you’re aiming to go combo with the Black Velvet.”

 

This made no sense whatever, so to change the subject I introduced myself.

 

“Gam! A narky Bush Brother? Should of known, when you announced you was cherry. Now I’ll have to bag me bloody langwidge.”

 

If he “bagged” his language, it was to no noticeable degree. He repeated one obscene-sounding proposal several times before I interpreted it as an invitation to have a cup of tea (“go snacks on Betty Lee”) with him. While we drank the tea, brewed over a twig fire, he told me about himself. At least I suppose that’s what he told me, though all I got out of it was that his name was McCubby.

 

“Been doing a walkabout in the woop-woop, fossicking for wolfram. But my cuddy went bush with the brumbies and I found meself in a prebloodydicament. So I humped my bluey in here to the Speriment Station, hoping I’d strike a stock muster, a squatter, anybody, even a dingo-barstid jonnop. But no go, and I was bloody well down on my bone when you showed your dial.”

 

“What do you do out here?” I asked.

 

“I toldjer, I was fossicking for wolfram.”

 

“Well, you’ve got so many unfamiliar animals here in Australia,” I said apologetically. “I never heard of a wolf ram.’

 

He peered at me suspiciously and said, “Wolfram is tungsten ore. Fossicking is prospecting.”

 

“Speaking of Australian fauna,” I said, “can you tell me what a dollar-bird is?”

 

(The dollar-bird, you will recall, sir, is the totem agent mentioned in Frazer’s account of the rain-making ceremony. I had come this far without being able to find out just what a dollar-bird was.)

 

“It ain’t no fawn. Rev,” said McCubby. “And you can be glad it ain’t. That was a dollar-bird which just took a dump on your titfer.”

 

“What?”

 

“I keep forgetting you’re a newchum,” he sighed. “Your titfer is your hat. A dollar-bird just flew over and let fly.”

 

I took off my hat and wiped at it with a tuft of dry grass.

 

“The dollar-bird,” McCubby said pedantically, “is so called because of a silvery-colored circular patch on its spread wings.”

 

“Thank you,” I said, and started to explain how the bird had inspired my mission to the aborigines—

 

“To the abos! Strike me blind!” blurted McCubby. “And here I thought you was out to preach at the buggering snoozers up at Darwin. I presoom the whole rest of the world is already gone Christian, then, if Gawd’s scraping the barrel for blackfellow converts.”

 

“Why, no,” I said. “But the abos have as much right as mound behind the truck heaved anybody else to learn the True Word. To learn that their heathen gods are delusive devils tempting them to hell fire.”

 

‘‘They’re looking forward to hell fire, Rev,” said McCubby, “as an improvement on the Never Never. Ain’t they got enough grief without you have to inflict religion on ’em?”

 

“Religion is a sap,” I said, quoting William Penn, “to penetrate the farthest boughs of the living tree.”

 

“Looks to me like you’re bringing the Bingis a whole bloody cathedral,” said McCubby. “What kind of swag you got in the lorry, anyway?”

 

“Beads,” I said. “Nothing but beads.”

 

“Beans, eh?” he said, cocking an eye at the huge truck. “You must be more than meejum fond of flute fruit.”

 

Before I could correct his misapprehension, he stepped to the rear of the vehicle and unlatched both gate doors. The entire van was loaded to the ceiling with beads, dumped in loose for convenience. Of course he was instantly engulfed in a seething avalanche, while several more tons of the beads inundated about an acre of the local flatlands, and rivulets and droplets of them went twinkling off to form a diminishing nimbus around the main mass. After a while, the and blasphemed and McCubby’s whiskery head emerged.

 

“Look what you’ve done,” I said, justifiably exasperated.

 

“Oh my word,” he said softly. “First time beans ever dumped me. ”

 

He picked up one of the things, tried his teeth on it and said, “These would constipate a cassowary. Rev.” He took a closer look at it and staggered through the pile toward me, dribbling beads from every fold of his clothes. “Somebody has give you the sweet but-all, son,” he confided. “These ain’t beans. They’re glass.’!

 

I’m afraid I snapped at him. “I know it! They’re for the natives!”

 

He looked at me, expressionless. He turned, still expressionless, and looked slowly around the glittering expanse that spread seemingly to the horizon in all directions.

 

“What religion did you say you’re magging?” he asked cautiously.

 

I ignored him. “Well,” I sighed. “No sense trying to pick them all up before nightfall. Mind if I camp here till morning?’’

...

[Scud-IIEPBblu]

Не так давно освоил "новый" метод чтения – проговаривая читаемое, бормоча едва ли не вслух. Оказывается, так намного интересней – удаётся лучше прочувствовать звучание, "фонетический узор" произведения. Полноценно насладиться языком автора.

Правда, так намного медленнее выходит. Что поделаешь…

Но всё равно мне так больше нравится. Совсем не то ощущение, что прежде, когда глотал по абзацу одним взглядом.

А поскольку времени теперь – уйма, перечитываю "заново" всё самое любимое.

Разумеется, и всё свежее, только что открытое для себя – тоже.

 

Так что извините, но торопить меня теперь просто бесполезно. )))

[Scud-IIEPBblu]

 

 

ЗА ДВЕРЦЕЙ

Ф.К.Дик

 

Тем вечером он принес это за обеденный стол и положил возле её тарелки. Дорис уставилась на это, с кулачком у рта от удивления…

– Боже, что это? – Она вытаращилась на него сверкающими глазами.

– Ну, открывай.

Дорис, возбужденно дыша, сорвала ленту и бумагу с квадратного ящика, сколоченного острыми гвоздиками. Лэрри стоял, глядя, как она снимает крышку. Он зажег сигарету и прислонялся к стене.

– Часы с кукушкой! – Дорис плакала. – Настоящие старинные часы с кукушкой, какие были у моей мамы. – Она всё вертела часы в руках. – Точно такие же, как были у моей мамы, когда Пит был ещё жив. – Ее глаза искрились слезами.

– Это сделано в Германии, – сказал Лэрри. И тут же добавил: – Карл купил их мне по оптовой цене. У него приятель в часовом бизнесе. Иначе я не имел бы… – он запнулся, не договорив.

Дорис издала короткий странный звук.

– Я имею в виду, что иначе мне это было бы не по карману. – Он нахмурился. – Что с тобой? Ты имеешь свои часы, не так ли? Разве это не то, что ты хочешь?

Дорис сидела, держась за часы, ее пальцы сжимали коричневое дерево.

– Ну, – сказал Лэрри, – в чём дело?

Он изумленно смотрел, как она подскочила и выбежала из комнаты, вместе с часами. Он потряс головой: – Никогда не довольны. Они все такие. Никогда ничем не довольны до конца.

Он сел за стол и закончил ужин.

 

Часы с кукушкой были не особо большими. Они были, однако, ручной работы, украшены были бесчисленными мелкими деталями орнамента, вырезанными в мягкой древесине. Дорис сидела на кровати, суша глаза и заводя часы. Она установила стрелки по своим наручным часам. Теперь она аккуратно двигала стрелки на без двух минут десять. Она отнесла часы к комоду и поставила на него.

Потом она сидела в ожидании, сплетя руки на коленях – ждала, когда кукушка выскочит в конце часа, чтобы прокуковать.

А пока она сидела, думала о Лэрри и его словах. И что она сказала, тоже… впрочем – ни за что из этого она себя не могла упрекнуть. В конце концов, она не могла безропотно выслушивать это вечно: каждый в мире должен дудеть в собственную дудку.

Она нервно промокнула глаза носовым платком. Почему он должен был сказать это, о покупке по оптовой цене? Почему он должен был всё испортить? Если он чувствовал так, то не надо было покупать это вообще. Она сжала кулачки. Он был настолько жалок, так чертовски жалок.

Но она была рада небольшим часам, тикающим там, с их забавными жареными краями и дверцей. За дверцей была кукушка, ждущая, чтобы выскочить. Слушала ли она, наклонив голову набок, чтобы услышать бой часов, чтобы знать, когда выскочить?

Спала ли она между боем часов? Ну, она скоро её увидит – она сможет её спросить. И она показала бы часы Бобу. Ему бы они понравились, Боб любил старые вещи, даже старые марки и пуговицы. Конечно, это было немного неловко, но Лэрри так часто задерживался в офисе, и это помогло бы. Если б только Лэрри не звонил иногда к…

Затрещало. Часы задрожали, и вдруг дверца распахнулась. Кукушка выскочила, стремительно скользя. Она сделала паузу, торжественно озираясь, тщательно исследуя Дорис, комнату, мебель. Это был первый раз, когда она её увидала, – поняла Дорис, радостно улыбаясь. Она встала, застенчиво подошла к ней.

– Продолжай, – сказала она, – я жду.

Кукушка начала свой счет. Она трещала и щебетала, быстро и ритмично. Потом, закончив, она вернулась назад. И дверца захлопнулась.

Дорис была восхищена. Она хлопала в ладоши и вертелась волчком. Она была изумительна, прекрасна! И то, как она озиралась, изучая Дорис, оценивая её. Она ей понравилась – Дорис была в этом уверена. И она, конечно, полюбила её сразу, полностью. Она оказалось именно тем, что, как она надеялась, выскочит из маленькой дверцы.

Дорис подошла к часам. Она склонилась к маленькой дверце, приблизив губы к древесине.

– Ты слышишь меня? – шептала она. – По-моему, ты – самая замечательная кукушка в мире. – Она сделала паузу, смутившись. – Я надеюсь, что тебе здесь понравится.

Потом она спустилась вниз снова, медленно, с гордо поднятой головой.

 

Лэрри и часы с кукушкой, вообще-то, никогда не уживались с самого начала. Дорис говорила, что это оттого, что он не заводил их правильно, им не нравилось быть всегда едва-едва заведенными. Лэрри переложил работу заводить часы на неё – кукушка выскакивала каждую четверть часа и тратила завод пружины напропалую, и кто-то должен был тогда заводить её снова.

Дорис очень старалась, но иногда забывала свою обязанность. Тогда Лэрри бросал свою газету напоказ усталым жестом и вставал. Он выходил в гостиную, где над камином висели на стене часы. Он снимал их и, убедившись, что его большой палец на маленькой дверце, заводил их.

– Зачем ты держишь большой палец на дверце? – спросила однажды Дорис.

– Тебе показалось.

Она подняла бровь: – Ты уверен? Я удивлюсь, если это не потому, что ты не хочешь, чтобы она выскочила, пока ты так близко.

– Почему бы и нет?

– Может, ты её боишься.

Лэрри смеялся. Он вешал часы назад на стену и осторожно убирал свой большой палец. Когда Дорис не видела, он осматривал его. На подушечке пальца всё ещё виднелся след клевка. Кто – или что – его клюнуло?

 

Однажды в субботу утром, когда Лэрри сидел в офисе, работая над каким-то важным особым счетом, Боб Чамберс появился на крыльце и позвонил в двери. Дорис приняла быстрый душ. Она вытерлась полотенцем и накинула свой халатик. Когда она открыла дверь, Боб, усмехаясь, шагнул внутрь.

– Привет, – сказал он, озираясь.

– Всё в порядке. Лэрри в офисе.

– Прекрасно. – Боб пристально глядел на её стройные ноги ниже подола халатика. – Как хорошо ты выглядишь сегодня.

Она хихикнула: – Будь осторожен! В конце концов, возможно, я не должна впускать тебя.

Они смотрели друг на друга, наполовину удивленно, наполовину настороженно. Наконец Боб сказал: – Если хочешь, то я…

– Нет, ради Бога. – Она схватила его за рукав. – Только выйди из дверного проема, тогда я смогу закрыть дверь. Госпожа Петерс через улицу… – ты ж знаешь.

Она закрыла дверь.

– И я хочу показать тебе кое-что, – сказала она. – Ты этого не видел.

Он заинтересовался: – Антиквариат? Или как?

Она взяла его за руку, ведя его к гостиной: – Тебе это понравится, Бобби. – Она остановилась с широко раскрытыми глазами. – Я надеюсь. Ты должен, ты должен полюбить это. Это значит так много для меня – она так много значит.

– Она*? – Боб нахмурился. – Кто – она?

Дорис рассмеялась: – Да ты ревнив! Давай, пошли…

 

_____________________

* В оригинале, вообще-то, – "Он". И это даже грамотней – у кукушек кукуют только самцы. Но переводить Cuckoo как "Кукух"… – мне, простите, совесть не позволяет так издеваться над русским языком.

[Scud-IIEPBblu]

Мгновение спустя они стояли перед часами, глядя на них.

– Она выскочит через пару минут. Подожди, пока не увидишь её. Я знаю, что вы вдвоем прекрасно уживетесь.

– Что Лэрри думает о ней?

– Они не любят друг друга. Иногда, когда Лэрри здесь, она вообще не выскакивает. Лэрри бесит, если она не выскакивает вовремя. Он говорит…

– Говорит – что?

Дорис опустила глаза.

– Он всегда говорит, что он был ограблен, хотя и купил это по оптовой цене. – Она прояснялась. – Но я знаю, что она не выскочит потому, что она не любит Лэрри. Когда я здесь одна, она прям старается для меня, каждые пятнадцать минут, хотя на самом деле она должна выскакивать только через час. – Она пристально глядела на часы. – Она поддерживает меня, потому что она так хочет. Мы разговариваем, я говорю ей обо всём. Конечно, я хотела бы забрать её наверх, в мою комнату, но это не будет справедливо.

Звук шагов на крыльце. Они испуганно взглянули друг на друга.

Лэрри открыл переднюю дверь, хрюкая. Он поставил свой портфель и снял шляпу. И впервые увидел Боба.

– Чамберс. Будь я проклят. – Он сощурил глаза. – Что Вы здесь делаете? – Он вошел в гостиную. Дорис, пятясь, беспомощно одернула свой халатик.

– Я… – начал Боб, – то есть, мы… – Он запнулся, глядя на Дорис. Внезапно часы затрещали. Кукушка выскочила, вырвалась, взрываясь звуком. Лэрри подошел к ней.

– Заткни этот шум, – сказал он. Он поднял свой кулак к часам. Кукушка замерла в тишине и ретировалась. Дверца закрылась. – Так-то лучше. – Лэрри изучал Дорис и Боба, безмолвно стоящих рядом.

– Я пришел посмотреть на часы, – сказал Боб. – Дорис сказала мне, что это редкий антиквариат и что…

– Придурок. Да я ж сам их купил. – Лэрри подошел к нему. – Вон отсюда. – Он повернулся к Дорис. – И ты тоже. И забирайте с собой эти чертовы часы.

Он сделал паузу, потирая подбородок. – Нет. Оставьте часы здесь. Они мои, я купил их и заплатил за них.

 

Недели, следующие после ухода Дорис, Лэрри и часы с кукушкой прожили ещё хуже, чем прежде. С одной стороны, кукушка оставалась внутри большую часть времени, иногда даже в двенадцать часов, когда ей надо было хорошенько потрудиться. А если она всё же выскакивала, то обычно куковала лишь раз-другой, никогда верное количество раз. И в её голосе были угрюмые, недружелюбные нотки, резкие звуки, которые делали Лэрри беспокойным и слегка сердитым.

Но он продолжал заводить часы, потому что в доме теперь было слишком тихо, и это действовало на нервы – не слышать никого слоняющегося без дела, говорящего и что-нибудь роняющего. И даже треск часов звучал приятно для него.

Но сама кукушка ему не нравилась. Он даже говорил с ней иногда.

– Послушай, – сказал он однажды поздно вечером закрытой дверце. – Я знаю, что ты можешь слышать меня. Я должен отдать тебя немцам – назад Шварцвальду. – Он шагал взад-вперед.

– Интересно, что сейчас делают эти двое. Тот юный недоносок с его книгами и с его антиквариатом. Мужчина не должен интересоваться антиквариатом – это для женщин. Он стиснул зубы. – Не так ли?

Часы промолчали. Лэрри приближался к ним. – Не так ли? – потребовал он. – Разве тебе нечего сказать?

Он глядел на циферблат. Было почти одиннадцать, оставалось лишь несколько секунд. – Ладно. Я подожду до одиннадцати. Тогда я хочу услышать то, что ты должна сказать. Ты была слишком молчалива последние несколько недель, с тех пор как она ушла.

Он криво усмехался. – Возможно, тебе не нравится здесь, с тех пор как её нет. – Он нахмурился. – Ну! Я заплатил за тебя, и ты выйдешь, нравится тебе это или нет. Ты слышишь меня?

Одиннадцать часов настали. Далеко в конце города большие башенные часы сонно гудели колоколом.

Но дверца осталась закрытой. Никакого движения. Минутная стрелка прошла позицию, а кукушка не шевелилась. Она была где-то внутри часов, за дверцей, тихая и отстраненная.

– Ладно, если это – твоя манера капризничать… – бормотал Лэрри, скривив губы. – Но это не честно. Это твоя работа – выскакивать. Каждому приходится делать то, что ему не по нраву.

Он удрученно пошел на кухню и открыл большой мерцающий холодильник. Пока он наливал себе выпивку, он думал о часах.

Сомнений не было – кукушка должна выйти, с Дорис или без Дорис. Она всегда любила её, с самого начала. Им было хорошо вдвоем. Наверно, она любила и Боба тоже – возможно, она видела Боба достаточно, чтобы узнать его. Они были бы весьма счастливыми вместе, Боб и Дорис и кукушка.

Лэрри прикончил выпивку. Он выдвинул ящик и вынул молоток. Он осторожно внес его в гостиную. Часы мягко тикали на стене.

– Гляди, – сказал он, размахивая молотком. – Ты знаешь, что у меня здесь? Ты знаешь, что я собираюсь делать с этим? Я собираюсь начать с тебя – первой. – Он улыбнулся. – Одного поля ягода** – все вы втроём.

В комнате было тихо.

– Ты выходишь? Или я должен войти и достать тебя?

Часы слегка затрещали.

– Я слышу тебя там. Тебе предстоит длинный разговор, достаточно за три прошедшие недели. Насколько я понимаю, ты мне должна…

Дверца распахнулась. Кукушка быстро выскочила, прямо в него. Лэрри глядел вниз, его брови морщились от мыслей. От неожиданности, он глянул вверх, и кукушка попала ему прямо в глаз.

Вниз упало всё: и он, и молоток, и стул, сокрушительно гремя об пол. На мгновение кукушка замерла, её маленькое тельце было преисполнено твердой решимости. Потом она вернулась домой. Дверца плотно захлопнулась за ней.

 

Мужчина лежал на полу, гротескно вытянувшись, его голова была свернута набок. Ничего не двигалось и не шевелилось. В комнате было совершенно тихо, кроме, конечно, тиканья часов.

– Я вижу… – сказала Дорис, лицо её было напряжено. Боб обнял её рукой, поддерживая.

– Доктор, – сказал Боб, – могу я спросить Вас кое-что?

– Конечно, – сказал доктор.

– Легко ли сломать шею, упав со столь низкого стула? Не так уж высоко было падать. Мне интересно, возможно ли, что это не был несчастный случай. Есть ли вероятность, что это было…

– Самоубийство? – доктор потер скулу. – Я никогда не слышал о таком, чтоб совершали самоубийство таким способом. Это был несчастный случай, я уверен.

– Я не имел в виду самоубийство, – пробормотал Боб себе под нос, глядя на часы на стене. – Я имел в виду совсем другое.

Но его никто не услышал.

 

_____________________

 

Birds of a feather – "одного пера птицы". В русском есть идиома "узнавать птицу по полёту", имеющая совсем иной смысл. Чтоб не привносить посторонних толкований, пришлось выбрать более традиционную для русского языка идиоматику, хотя это и привело к утрате авторской "птичьей" аллюзии.

[Сэди]

Видно птицу по помёту. Мне такой вариант по душе.

[Scud-IIEPBblu]

"Мелкая орнитологически-фекальная неприятность" ©

[Сэди]

Так и знала, что это Дик. С такой фантазией припоминаю троих - Кольер, Эллисон и Дик, но Кольер в целом добрее, а Эллисона ни с кем не спутаешь.

[Scud-IIEPBblu]

Да-да, разумеется. Тот самый загадочный Дик, по которому снята половина голливудской фантастики. А вторая – по украденному у него.

За исключением парочки вещей Хайлайна и Шекли.

NB: всяких Злюков Сковородкиных я, разумеется, за фантастику вообще не считаю, если что.

[Сэди]

Я хочу экранизацию Эллисона, хнык!

[Scud-IIEPBblu]

Всего? Или что-то конкретно?

[Scud-IIEPBblu]

Тут вот мне непрошенные всезнайки подсказывают, будто есть фильм "Мальчик и его собака". Типо, по нему. Или врут?

[Сэди]

Я знаю, но не люблю.

[Scud-IIEPBblu]

Не врут, значит…

А Вы что именно экранизировать хотели бы? (Если не секрет, конечно)

[Сумён Петрович]

Экранизировать мою жизнь.Фильм назвать" Одиночество после одиночества любви".

[Сэди]

Все. Можно короткометражками.

[Сэди]

Ой, "Покайся, Арлекин" будут экранизировать! Майкл Стражински. Ничего удивительного - они были друзья.

[Сэди]

"Лицо Элен Борнуа" было неплохо снято, жаль, что рассказ только на английском.

[Сэди]

Я по нему скучаю.

[Scud-IIEPBblu]

Как раз сегодня у меня такое нехорошее чувство, что именно сейчас… можно желанья загадывать, используя меня, типо, вместо падающих звёзд.

Нет, правда. Можно. И они сбудутся. Почти наверняка.

Сам не знаю, как и чем это объяснить, но такое явление определённо наблюдается. Сбываются, проклятые, хоть ты тресни. Проверено.

Насчёт сроков вот только как-то непонятно. Но обычно, если загадывающий желание не был заранее предупреждён, что оно сбудется, то чаще всего оказывается, что сбылось оно раньше, чем он его успел загадать. Возможно – очень-очень давно. Правда, загадавшие узнают о том, что оно давно уже сбылось, и что загадывать его было, в общем-то, уже бесполезно, как правило, гораздо позже. Часто – когда уже слишком поздно, и оно им уже ни к чему.

Но это – если очень крупно повезёт.

Потому что гораздо хуже, если загадавший сумеет плодами своих желаний воспользоваться.

Не знаю, как это объяснить. Но вот когда всё исполнилось и, казалось бы, только бы и радоваться, почему-то всегда выясняется, что это была его роковая ошибка – не надо было этого делать. Не только желанье загадывать, но и вообще не стоило этого даже желать. Ибо всегда оно почему-то как-то "выходит боком".

Вот помните, был такой детский ужастик про какого-то злого скандинавского гоблина, который всем желанья исполнял, но так, что сразу приходилось об этом пожалеть. Только тот был злой, а я – нет. Я тут сам вроде бы и не при делах, ничего не знаю и ничего не умею, от меня вообще ничего не зависит, никак не могу ни на что повлиять. Кроме самого факта своего наличия в природе. Точно, как та же падающая звезда. Просто кто-то верит, что можно что-то загадать, и загадывает. И оно сбывается – если, конечно, он верит, что сбудется именно благодаря мне.

И точно так же от меня совершенно не зависит, что в результате он проклянёт и своё желание, когда оно сбудется, и тот миг, когда его загадал… и вообще, тот день, когда сам он на свет народился.

А заодно ещё и меня проклянёт. Хотя вот это-то уже ну совершенно несправедливо. Я ж не виноват абсолютно ни в чём.

В общем, я обо всём предупредил. Ну, а Вы – уж как знаете. Рискуйте, если не страшно.

Хотя я бы всё же не советовал бы…

[Scud-IIEPBblu]

Может, я смогу помочь? Доверите перевести? Не побоитесь, что "замараю"?

Правда, если он большой, это может занять какое-то время. Но если Вам не особо срочно, то я попробовал бы, пожалуй.

[Сэди]

Я не против, только ссылку найду, она на работе.

[Scud-IIEPBblu]

 

МАШИНОТЕРАПИЯ

Р. Шекли

 

2 мая, 2103 года, Элвуд Касвелл торопливо спускался по Бродвею с заряженным револьвером, спрятанным в кармане его пальто. Он не хотел использовать оружие, но опасался, что может это сделать. В этом не было ничего невероятного, ибо он был маньяком-убийцей.

В этот прекрасный чуть туманный весенний день в воздухе висел запах дождя и цветущего кизила. Касвелл сжимал револьвер в своей потной правой руке и старался думать о единственной серьезной причине, почему он не должен убивать человека по имени Магнессен, который на днях высказался, как хорошо Касвелл выглядит.

Какое дело этому Магнессену, как он выглядел? Проклятые назойливые невежи, всегда всё портящие всем вокруг…

Касвелл был дерганным маленьким мужчиной с жестокими красными глазами, челюстями бульдога и ярко-рыжей шевелюрой. Из тех, кого ожидаешь видеть взгромоздившимся на ящик стирального порошка, толкающим пылкие речи толпе завтракающих бизнесменов и изумленных студентов, вопя во всю глотку: "Марс – для марсиан, Венера – для венецианцев!"

Но, по правде сказать, Касвеллу было совершенно плевать на тяжкие социальные условия инопланетян. Он работал водителем реактивного автобуса нью-йоркской Корпорации Скоростного Транспорта. Был озабочен собственными проблемами. И он был полным психом.

К счастью, он это знал, по крайней мере – иногда, и по крайней мере – какой-то частью своего сознания.

 

* * *

 

Обильно потея, Касвелл продолжал спуск по Бродвею к филиалу Home Therapy Appliances, Inc. на 43-ьей улице. Его друг Магнессен скоро закончит работу и по пути к его небольшой квартире, меньше чем в квартале от Касвелла… Как легко это было бы сделать, как приятно, прогуливаясь вместе, обменяться парой слов и…

Нет! Касвелл глубоко вдохнул воздуха и напомнил себе, что на самом деле он ни кого не хочет убивать. Нехорошо убивать людей. Власти заперли бы его в тюрьму, друзья не поняли бы, его мать никогда не одобрила бы.

Но эти доводы выглядели бледными, заумными и полностью бессильными. Факт оставался фактом – он хочет убить Магнессена.

Могло ли столь сильное желание быть ошибочным? Или даже нездоровым?

Да, могло! С отчаянным стоном Касвелл пробежал последние несколько шагов в Магазин Домашних Терапевтических Приборов.

Лишь оказавшись внутри такого места, он сразу ощутил надежду на помощь. Мягкое освещение, неброские драпировки, изображения блестящих машин терапии, не слишком мягкие, но и не навязчивые. Это место выглядело таким, где человек мог беззаботно лечь на ковер под сенью машин терапии, обнадеженный знанием, что помощь от любой проблемы здесь всегда под рукой.

Светловолосый продавец с длинным надменным носом мягко выскользнул к нему, но не слишком мягко, бормоча на ходу:

 

– Вам помочь?

 

– Терапия! – потребовал Касвелл.

 

– Конечно, сэр, – ответил продавец, оглаживая лацканы и обаятельно улыбаясь. – Мы здесь именно для того. – Он одарил Касвелла проницательным взглядом, произвел в уме мгновенный диагноз, и покрутил диск мерцающей медно-белой машины.

 

– Вот это, – сказал продавец, – новый Алкогольный Разгрузчик, построенный IBM и рекламируемый в ведущих журналах. Красивый предмет мебели, я думаю, что вы согласитесь, и вполне уместный в любом доме. Заодно – шкаф под телевизор.

 

Мановением своего узкого запястья продавец открыл Алкогольного Разгрузчика, показывая внутри 52-дюймовый экран.

 

– Мне нужно… – попытался начать Касвелл.

 

– Терапию, – закончил за него продавец. – Конечно. Я только хотел отметить, что эта модель никогда не вызовет неудобств ни для вас лично, ни для ваших друзей или любимых. Заметьте, если вам угодно, вот здесь расположен наборный диск, который управляет желательной степенью трезвости. Видите? Если вы не желаете полного воздержания, можете выбрать уровень потребления спиртного: тяжелый, умеренный, социальный, легкий. Это – новая особенность, уникальная в машинотерапии.

 

– Я не алкоголик, – гордо подчеркнул Касвелл с достоинством. – Нью-йоркская Корпорация Скоростного Транспорта алкоголиков не нанимает.

 

– О, – сказал продавец, с сомнением глядя на налитые кровью глаза Касвелла. – Вы кажетесь немного возбужденным. Возможно, портативный Упроститель Беспокойства Бендикс…

 

– Беспокойство тоже не мой диагноз. Что у вас есть от мании убийства?

 

Продавец удивленно сжал губы:

 

– Шизофренического или маниакально-депрессивного происхождения?

 

– Я не знаю, – признался Касвелл немного озадаченно.

 

– На самом деле, это не имеет значения, – сказал ему продавец. – Лишь моя частная собственная теория. По моему опыту работы в магазине, рыжие и блондины склонны к шизофрении, в то время как брюнеты – к маниакально-депрессивному психозу.

 

– Интересно. Долго вы здесь работаете?

 

– Неделю. Тогда вот то, в чём вы нуждаетесь, сэр. – Он нежно положил руку на приземистую черную машину, аккуратно украшенную блестящим хромом.

 

– Что это?

 

– Это, сэр, – Регенератор Рекс, производства General Motors. Разве не красавец? Он подойдет к любой обстановке и имеет внутри великолепный бар. Ваши друзья, семья, любимые никогда не узнают…

 

– Он вылечит манию убийства? – спросил Касвелл. – Сильную!

 

– Разумеется. Не путайте его с мелкими десятиамперными моделями для неврозов. Перед вами здоровенная сверхмощная двадцати-пятиамперная машина для лечения поистине закоренелого буйного помешательства.

 

– Что мне и надо, – сказал Касвелл с простительной гордостью.

 

– Эта крошка вытряхнет из тебя всё. Огромное сверхмощное ментальное давление! Здоровенные поглотители нагрева! Полная изоляция! Диапазон чувствительности свыше…

 

– Я беру его, – сказал Касвелл. – Прямо сейчас. Плачу наличными.

 

– Отлично! Я только позвоню на склад и…

 

– И этот сойдет, – сказал Касвелл, вытаскивая бумажник. – Я спешу поскорее им воспользоваться. Вы ж знаете, я хочу убить моего друга Магнессена.

 

Продавец сочувственно затараторил:

 

– Вы расхотите делать это... Плюс налог на продажи, пять процентов. Спасибо, сэр. Полные инструкции – внутри.

 

Касвелл поблагодарил его, поднял Регенератор обеими руками и поспешил прочь.

Подсчитав свои комиссионные, продавец расплылся в улыбке и закурил сигарету. Его удовольствие было испорчено менеджером, крупным мужчиной, выразительно украшенным пенсне, вышедшим из своего офиса.

 

– Хаскинс, – скривился менеджер, – кажется, я просил вас избавиться от этой вашей мерзкой привычки.

 

– Да, мистер Фоллансби, виноват, сэр, – извинился Хаскинс, торопливо избавляясь от сигареты. – Я немедленно воспользуюсь выставочным Деникотинизатором. Только что совершена весьма удачная продажа, мистер Фоллансби. Один из больших Регенераторов Рекс.

 

– Правда? – сказал впечатленный менеджер. – Молодец. Нечасто мы... Минутку! Вы ж не продали выставочный образец, нет?

 

– Почему... Боюсь, что это так, мистер Фоллансби. Клиент был в такой ужасной спешке. Так почему бы и не...

 

Мистер Фоллансби схватился за свой солидный белый лоб обеими руками, как будто хотел сорвать его:

 

– Хаскинс, я говорил вам. Я должен был сказать вам! Тот демонстрационный Регенератор был марсианской моделью. Для машинотерапии марсиан.

 

– Ох, – сказал Хаскинс. Он задумался на мгновение. – Ох.

 

Мистер Фоллансби уставился на своего продавца в мрачном безмолвии.

 

– Но какая разница? – торопливо спросил Хаскинс. – Ведь машина не страдает дискриминацией. Полагаю, она вылечит манию убийства, даже если пациент и не марсианин.

 

– Марсианская раса никогда не знала никаких убийств. Марсианский Регенератор даже не поймет, о чём речь. Конечно, Регенератор будет лечить его. Как же иначе! Но вот что он вылечит?

 

– Ох… – сказал Хаскинс.

 

– Этот бедняга должен быть остановлен до того как он... Маньяк-убийца, говоришь? Я не знаю, что случится! Быстрей, его адрес?

 

– Ну, мистер Фоллансби, он был в такой ужасной спешке…

 

Менеджер наградил его долгим ошарашенным взглядом:

 

– Вызывай полицию! Звони в Отдел Безопасности General Motors! Найди его!

 

Хаскинс помчался к дверям.

 

– Погоди! – возопил менеджер, борясь с плащом. – Я тоже с тобой!

 

* * *

[Scud-IIEPBblu]

Элвуд Касвелл возвратился в квартиру такси-вертолетом. Он втащил Регенератор в гостиную, поставил его около кушетки и глубокомысленно оглядел.

 

– Тот продавец был прав, – сказал он некоторое время спустя. – Оно действительно гармонирует с комнатой.

 

Эстетически Регенератор был великолепен.

Касвелл восхищался этим в течение еще нескольких мгновений, затем пошел на кухню и приготовил себе бутерброд с курятиной. Он не спеша поел, неотрывно уставясь в одну точку чуть выше и левей кухонных часов.

Будь ты проклят, Магнессен! Грязный, дрянной, лживый, изворотливый враг всего приличного и чистого в мире...

Вынув револьвер из кармана, он положил его на стол. С онемевшим указательным пальцем он двигал его с места на место.

Пора было начинать терапию.

Однако…

Касвелл встревожено понял, что он не хочет лишиться желания убить Магнессена. Что случилось бы с ним, если бы он потерял эту манию? Его жизнь утратила бы цель, смысл, весь вкус и интерес. Пожалуй, это было бы довольно уныло.

Кроме того, он имел огромную и подлинную обиду на Магнессена, вспоминать о которой было слишком тяжело.

Ирэн!

Его бедная сестра, совращенная хитрым и коварным Магнессеном, обесчещенная им и брошенная. Какая ж ещё лучшая причина могла понадобиться мужчине, чтобы взять в руки револьвер и…

Касвелл с большим трудом заставил себя наконец вспомнить, что никакой сестры у него никогда не было.

Теперь действительно пора начать терапию.

Он вошел в гостиную и нашел инструкции подвернутыми в жалюзи вентиляции машины. Он открыл их и прочел:

 

Для управления всеми Регенераторами модели Рекс:

1. Поместить Регенератор около удобной кушетки. (Удобную кушетку можно купить как дополнительный аксессуар у любого дилера General Motors.)

2. Включить машину в розетку.

3. Надеть настраиваемую контактную полосу на лоб.

И это – всё! Ваш Регенератор сделает остальное! Не будет никакого языкового барьера или проблемы диалекта, так как Регенератор общается Прямым Контактом Чувств (Патент заявлен). Всё, что нужно от вас, – сотрудничать.

Постарайтесь не чувствовать никакой неловкости или стыда. Проблемы есть у каждого, и у многих – хуже ваших! Ваш Регенератор не интересуется вашей моралью или этическими принципами, поэтому не чувствуйте, будто он "судит" вас. Он лишь желает помочь вам стать здоровым и счастливым.

Как только он собрал и обработал достаточно данных, ваш Регенератор начнет лечение. Вы делаете сеансы такими короткими или продолжительными, как вам хочется. Вы – хозяин! И разуметься, вы можете закончить сеанс в любое время.

Это – всё, что надо знать! Просто, не так ли? Теперь включайте ваш Регенератор General Motors и СТАНОВИТЕСЬ НОРМАЛЬНЫМ!

 

* * *

 

– Ничего трудного, – сказал себе Касвелл. Он подтолкнул Регенератор ближе к кушетке и включил его. Он взял ленту, собираясь надеть, но задержался.

 

– Я чувствую себя по-дурацки! – хихикнул он.

 

Он упрямо сжал зубы и с вызовом взглянул на блестящий хром черной машины.

 

– Так ты думаешь, что сможешь сделать меня нормальным, хм?

 

Регенератор не ответил.

 

– Что ж, ну, давай, попробуй… – Он натянул ленту на лоб, скрестил руки на груди и откинулся назад.

 

Ничего не произошло. Касвелл поуютней устроился на кушетке. Он почесал плечо и подвинул ленту под более удобным углом. Всё равно без толку. Его мысли потекли своим привычным ходом.

Магнессен! Нахальный, честолюбивый болван, отвратительный...

 

– Добрый день, – пробормотал голос в его голове. – Я ваш машинотерапевт.

 

Касвелл смущенно вздрогнул:

 

– Привет. Я только… Вы знаете, это только…

 

– Конечно, – успокаивающе сказала машина. – Не волнуйтесь. Я пока лишь просматриваю данные в вашем подсознании для синтеза, диагноза, прогноза и лечения. Я нахожу…

 

– Да?

 

– Минутку… – Регенератор на какое-то время умолк.

 

Потом он удивленно произнес:

 

– Несомненно, самый необычный случай.

 

– Правда? – польщено удивился Касвелл.

 

– Да. Коэффициенты выглядят… Я не совсем уверен… – Компьютерный голос машины ослаб. Свет индикаторов померцал и потух.

 

– Эй, в чём дело?

 

– Странно… – промямлила машина. – Конечно, – наконец-то продолжила она более уверенно, – необычная природа симптомов не сможет поставить в тупик компетентную терапевтическую машину. Симптом, независимо от того, насколько он причудлив, является всего лишь указателем, индикатором внутренних проблем. И все симптомы могут быть увязаны в рамках всеобщих основ доказанной теории. Так как теория эффективна, симптомы должны ей соответствовать. Будем исходить из этой доктрины.

 

– А ты уверен, что знаешь, что ты делаешь? – спросил Касвелл, чувствуя себя легкомысленным.

 

– Машинотерапия сегодня – точная наука, – отрубила машина, сверкнув индикаторами, – и не допускает никаких существенных ошибок. Мы начнем со словесно-ассоциативного теста.

 

– Валяй, – согласился Касвелл.

 

– Здание?

 

– Домашний.

 

– Собака?

 

– Кошка.

 

– Флифл?

 

Касвелл задумался, стараясь понять слово. Оно казалось вроде бы марсианским, но могло бы быть с Венеры или даже…

 

– Флифл? – повторил Регенератор.

 

– Мафуш, – ответил Касвелл, спонтанно выдумав слово.

 

– Громко?

 

– Сладко.

 

– Зеленый?

 

– Мать.

 

– Танагода?

 

– Патаматонга.

 

– Эрриды?

 

– Нексо-тесно-драстия.

 

– Щизно-хельно-птицые?

 

– Райжмаау лэйто-сентри-кропатрия! – выстрелил Касвелл. Такое нагромождение звуков пронзило его гордостью – заурядный человек не сумел бы этого выговорить.

 

– Хм, – сказал Регенератор. – Укладывается в шаблон. Как и всегда.

 

– Шаблон чего?

 

– У Вас, – сообщала ему машина, – классический случай фим-мании, осложненной сильными дворковыми наклонностями.

 

– Неужели? Я думал, что у меня мания убийства.

 

– Этот термин не имеет никакого смысла, – отрезала машина. – Поэтому я должен игнорировать его как абракадабру. Теперь рассмотрим следующие факты: фим-мания совершенно естественна. Никогда не забывайте этого. Но она, как правило, вытесняется в раннем возрасте ховендишным отвращением. Индивидуумы, у которых этот основной приспособительный инстинкт недостаточен…

 

– Я абсолютно не уверен, что понимаю, о чём ты говоришь, – признавался Касвелл.

 

– Пожалуйста, сэр! Мы должны чётко договориться сразу. Вы – пациент. Я – ваш машинотерапевт. Вы обратились ко мне со своими проблемами за помощью. Но Вы не можете ожидать излечения, если отказываетесь сотрудничать.

 

– Хорошо, – сказал Касвелл. – Я буду стараться.

 

До сих пор, он купался в теплом ореоле превосходства. Все услышанное от машины казалось глуповато-забавным. Он даже чувствовал себя способным указать на несколько ошибок, допущенных машинотерапевтом.

Теперь, когда чувство благополучия улетучилось, как это всегда бывает, Касвелл был одиноким, ужасно одиноким и потерянным, его душа металась, ища хоть намек на покой и уверенность.

Он был готов на что угодно, лишь бы обрести их. Он себе сурово напомнил, что не имел никакого права пререкаться с машинотерапевтом. Эти машины знали, что делать, и делали это издавна. Он должен сотрудничать независимо от того, каким бы диковинным ни казалось лечение с его дилетантской точки зрения.

Видимо, мрачно подумал Касвелл, укладываясь на кушетке, эта машинотерапия окажется намного трудней, чем он полагал.

 

* * *

[Scud-IIEPBblu]

Поиск пропавшего покупателя был кратким и тщетным. Он ничем не выделялся на переполненных нью-йоркских улицах, и потому никто не мог запомнить, что видел рыжего невысокого мужчину с красными глазами, тащащего черную терапевтическую машину.

Слишком заурядное явление.

По срочному вызову, полиция приехала сразу – четверо во главе со взволнованным молодым лейтенантом по имени Смит.

Он только успел спросить:

 

– А почему ваши люди не наклеивают ярлыки на товар? – как был прерван.

 

Мужчина протиснулся мимо полицейского в дверях. Он был высоким, нескладным и некрасивым, с глубоко посаженными холодными синими глазами. Его неухоженная мятая одежда висела на нём, как корявая жесть.

 

– Вам чего? – спросил лейтенант Смит.

 

Некрасивый мужчина отвернул лацкан, показав маленький серебряный значок под ним:

 

– Джон Рат, Отдел Безопасности General Motors.

 

– О... Простите, сэр, – сказал лейтенант Смит, беря под козырек. – Я не думал, что ваши люди прибудут так быстро.

 

Рат издал неопределенный звук.

 

– Вы проверили отпечатки пальцев, лейтенант? Возможно, покупатель коснулся ещё какой-нибудь машины.

 

– Будет сделано, сэр, – отчеканил Смит.

 

Не часто бывало, чтоб кто-то из оперативников GM, GE, или IBM спускался на грешную землю, чтобы принять личное участие. Если местный полицейский проявит должную расторопность, ему может повезти попасть в Индустриальную…

Рат повернулся к Фоллансби и Хаскинсу, и пронзил их пристальным взглядом, столь же острым и бездушным, как луч радара.

 

– Давайте, выкладывайте всё с самого начала, – велел он, доставая блокнот и карандаш из бесформенного кармана.

 

Он слушал рассказ, зловеще молча. Наконец он закрыл свой блокнот, сунул его обратно в карман и сказал:

 

– Терапевтические машины – священное доверие. Продать покупателю не ту машину – предательство этого доверия, нарушение Общественного Интереса и покушение на добрую репутацию Компании.

 

Менеджер согласно кивал, впиваясь взглядом в своего несчастного продавца.

 

– Прежде всего, – продолжал Рат, – марсианская модель никогда не должна была быть здесь выставлена.

 

– Я могу это объяснить, – испуганно затараторил Фоллансби. – Нам был нужен демонстрационный образец этой модели, и я написал Компании, пояснив им…

 

– Это можно считать, – жестко оборвал его Рат, – вопиющим случаем преступной небрежности.

 

Менеджер и продавец испуганно переглянулись. Они вспомнили об Исправительном заведении General Motors близь Детройта, где провинившиеся перед Компанией проводят свои дни в угрюмой тишине, монотонно рисуя чертежи микросхем для карманных телевизоров.

 

– Впрочем, это вне моей юрисдикции, – сказал Рат. Он мрачно перевел свой пристальный взгляд целиком на Хаскинса. – Ты уверен, что покупатель ни разу не упоминал своё имя?

 

– Нет, сэр. Я имею в виду: да, я уверен, – хрипло ответил Хаскинс.

 

– Он упоминал хоть какие-то имена вообще?

 

Хаскинс уткнулся лицом в ладони. Вспомнил и нетерпеливо сказал:

 

– Да! Он хотел убить кого-то! Своего друга!

 

– Кого? – спросил Рат с леденящей кровь настойчивостью.

 

– Имя друга было... Дайте подумать… Магнетон! Точно! Магнетон! Или Моррисон? О, чёрт…

 

Жестяное лицо Рата скривилось от отвращения. Люди бесполезны как свидетели. Хуже чем бесполезны, так как они чаще всего только вводят в заблуждение. Эх, вот заменить бы их всех роботами.

 

– Разве он не упоминал ничего примечательного?

 

– Дайте подумать!… – сказал Хаскинс, его лицо скривилось от напряжения.

 

Рат ждал.

Фоллансби кашлянул:

 

– Я вот подумал, мистер Рат. О той Марсианской машине. Она ведь не станет лечить землянина с манией убийства от мании убийства, не так ли?

 

– Конечно. Убийство не известно на Марсе.

 

– Да. Но что она сделает? Разве она не должна отвергнуть весь случай как невозможный? Тогда покупатель просто возвратил бы Регенератор с жалобой, и мы могли бы…

 

Рат дернул головой:

 

– Регенератор Рекс должен лечить, если он находит психоз очевидным. По марсианским стандартам пациент – чрезвычайно болен психически… Независимо от того, что с ним не так на самом деле.

 

Фоллансби снял пенсне и нервно протёр их:

 

– Что машина сделает тогда?

 

– Она будет лечить его от марсианской болезни, наиболее похожей на его случай. Фим-мания, как я могу предположить, с различными осложнениями. Что произойдет, когда лечение начнется, я не знаю. И сомневаюсь, знает ли хоть кто-то, ибо такого прежде никогда не случалось. Откровенно говоря, есть две главных альтернативы: пациент может отвергнуть терапию сам, и тогда останется во власти своей мании убийства. Или он может принять марсианскую терапию и получить излечение.

 

Лицо Фоллансби прояснялось:

 

– Ах! Исцеление возможно!

 

– Вы не понимаете, – сказал Рат. – Он может излечиться от несуществующего у него марсианского психоза. Но леча что-то несуществующее там, машина должна, в результате, наворотить непредсказуемое нагромождение бреда. Можно сказать, что она будет работать наоборот, создавая небывалый психоз вместо того, чтобы избавить от существующего.

 

Фоллансби застонал и прислонялся к Bell Psychosomatica.

 

– Результат, – подвел итог Рат, – будет состоять в том, чтобы убедить пациента, что он марсианин. Нормальный марсианин, в лучшем случае.

 

Хаскинс внезапно вскрикнул:

 

– Я помню! Я вспомнил! Он сказал, что работает в нью-йоркской Корпорации Скоростного транспорта! Я помню отчетливо!

 

– Уже хоть что-то, – сказал Рат, беря телефон.

 

Хаскинс с облегчением вытер вспотевшее лицо:

 

– И я только что вспомнил ещё кое-что, это должно ещё больше всё облегчить.

 

– Что же?

 

– Покупатель говорил, что раньше он был алкоголиком. Я уверен насчёт этого, потому что он интересовался сперва Алкогольным Разгрузчиком IBM, пока я его не отговорил. Он имел красные волосы, а вы знаете, когда-то у меня была теория о рыжеволосости и алкоголизме. Это кажется…

 

– Превосходно, – сказал Рат. – Алкоголизм должен значиться в его досье. Это намного сужает поиск.

 

Когда он набирал Корпорацию NYRT, выражение на его гранитном лице было почти симпатичным.

Приятно выяснить, для разнообразия, что иногда и люди тоже могут запомнить хоть что-то полезное.

 

* * *

[Scud-IIEPBblu]

– Но ведь ты же помнишь свою горику? – говорил Регенератор.

 

– Нет, – устало отвечал Касвелл.

 

– Расскажи мне тогда о твоих юношеских впечатлениях от первых экспериментов с торастрианскими флипами.

 

– Никогда не имел ни одного.

 

– Хм. Блокировка, – бормотала машина. – Стыд. Недовольство собой. Подавление постыдных воспоминаний. Ты уверен, что ты не помнишь свою горику и что она значила для тебя? Опыт ведь универсальный.

 

– Не для меня, – сказал Касвелл, сдерживая зевоту.

 

Он подвергался машинотерапии уже почти четыре часа подряд, и это казалось ему бесполезным. Некоторое время он сам пытался рассказывать о детстве, о матери и об отце, о своём старшем брате. Но Регенератор попросил, чтобы он отложил эти фантазии. Отношения пациента с воображаемыми родителями или родным братом, объяснил он, несущественны из-за незначительной их важности в психологическом отношении. Важны лишь чувства пациента – и явные, и подавляемые – к его горике.

 

– Ай, послушай, – жаловался Касвелл, – я даже не знаю, что это за горика.

 

– Разуметься, знаешь. Ты только не позволяешь себе об этом думать.

 

– Я не знаю. Скажи мне.

 

– Было бы лучше, если бы ты мне сам сказал.

 

– Как я могу? – возмущался Касвелл. – Я не знаю!

 

– Как, по-твоему, что такое горика?

 

– Лесной пожар, – сказал Касвелл. – Таблетка соли. Фляга денатурата. Маленькая отвертка. Теплее? Записная книжка. Револьвер…

 

– Эти ассоциации значащие, – уверил его Регенератор. – Твои хаотичные попытки ясно показывают основной принцип. Ты начинаешь понимать это?

 

– Что, черт возьми, такое горика? – взревел Касвелл.

 

– Дерево, которое кормило тебя в младенчестве. И, если моя теория о тебе верна, видимо, в половозрелом возрасте тоже. Этим самым горика нечаянно подавила в тебе необходимое отвращение к фим-мании. Это, в свою очередь, породило твоё теперешнее стремление дворковать кого-нибудь влендишным способом.

 

– Никакое дерево меня не кормило.

 

– Ты не можешь вспомнить свой опыт?

 

– Разумеется – нет. Этого никогда не было.

 

– Ты уверен насчёт этого?

 

– Вполне.

 

– Ни малейших сомнений?

 

– Нет! Никакая горика никогда не кормила меня. Слушай, я могу прервать эти сеансы в любое время, правильно?

 

– Конечно, – сказал Регенератор. – Но именно теперь это нежелательно. Сейчас ты во власти гнева, негодования, страха. Своим резким категорическим отказом в такой момент…

 

– Придурок! – в сердцах рявкнул Касвелл и сорвал ленту.

 

* * *

 

Тишина была замечательна. Касвелл встал, зевнул, потянулся и потер затылок. Он встал перед гудящей черной машиной и показал ей нос.

 

– Ты не смог бы вылечить меня и от насморка, – сказал он ей.

 

Он неуклюже прошелся вдоль гостиной и вернулся к Регенератору.

 

– Паршивая фальшивка! – крикнул он.

 

Касвелл вышел на кухню и открыл бутылку пива. Его револьвер всё ещё лежал на столе, тускло мерцая.

Магнессен! Ты отвратительный грязный предатель! Ты воплощение злодейства! Ты жестокое, мерзкое чудовище! Кто-то должен уничтожить тебя, Магнессен! Кто-то…

Кто-то? Нет, он должен сделать это сам. Только он знает бездонные глубины развратности Магнессена, его злобы, его отвратительной жажды власти.

Да, это моя обязанность, подумал Касвелл. Но странно, это сознание не принесло ему никакого удовольствия.

В конце концов, Магнессен был ему другом.

Он встал, готовый действовать. Он засунул револьвер в правый карман пальто и поглядел на кухонные часы. Почти шесть тридцать. Магнессен сейчас дома, заглатывает свой обед, усмехаясь своим гнусным планам.

Прекрасное время, чтобы достать его.

Касвелл шагнул к дверям, открыл их, начал выходить… – и остановился.

Мысль пришла на ум, такая необычайно волнующая мысль, настолько значимая, настолько далеко идущая в её следствиях, что он разволновался до глубины души. Касвелл отчаянно старался избавиться от знания, принесенного ею. Но мысль, намертво врезавшаяся в его память, никак не уходила.

В таких обстоятельствах он мог сделать только одно.

Он вернулся в гостиную, сел на кушетку и надел ленту.

 

– Да? – с готовностью отозвался Регенератор.

 

– Чертовщина какая-то, будь я проклят, – сказал Касвелл, – но вот… ты знаешь, мне кажется, я действительно вспоминаю мою горику!

 

* * *

 

Джон Рат связался с нью-йоркской Корпорацией Скоростного транспорта по видеотелефону и был немедленно соединен с мистером Бемисом, пухлым, загорелым человеком с настороженными глазами.

 

– Алкоголизм? – переспросил Бемис, когда проблема была ему объяснена. Он незаметно включил свой магнитофон. – Среди наших служащих? – Нажимая кнопку под ногой, Бемис поднял по тревоге Безопасность Транзита, Связь С Общественностью, Отношения Между Компаниями и Отдел Психоанализа. Сделав это, он уставился на Рата ангельски честными глазами. – Это совершенно невозможно, мой дорогой. Только между нами, почему на самом деле General Motors этим интересуется?

 

Рат горько ухмыльнулся. Он должен был ожидать этого. NYRT и GM имели трения в прошлом. Официально между двумя гигантскими корпорациями сегодня имело место сотрудничество. Но во всех практических вопросах…

 

– Вопрос Общественного Интереса, – сказал Рат.

 

– О, конечно, – ответил Бемис с тонкой улыбкой. Глядя на свою переговорную панель, он заметил, что несколько руководителей компании подключились к его линии. Это могло бы означать поощрение, если всё сделать как надо.

 

– Общественный Интерес GM, – добавил Бемис с вежливой злобой, – я полагаю, в инсинуации, будто пьяные водители управляют нашими реактивными автобусами и вертолетами?

 

– Конечно нет. Я искал единственную алкогольную склонность, индивидуальную предрасположенность…

 

– Это совершенно невозможно. Мы в Скоростном транспорте не нанимаем людей с даже самой малейшей тенденцией к этому. Позвольте посоветовать, сэр: следите-ка вы лучше за порядком в собственном доме.

 

На этом Бемис оборвал связь. – Никто не смеет навешивать на него чужих собак.

 

– Тупик, – тяжко вздохнул Рат. Он повернулся и крикнул: – Смит! Ты хоть какие-нибудь отпечатки нашел?

 

Лейтенант Смит, без пальто и с засученными рукавами, предстал пред ним:

 

– Ничего пригодного к употреблению, сэр.

 

Тонкие губы Рата напряглись. Уже почти семь часов, как покупатель унес марсианскую машину. Пока не поступало сообщений, какой вред был причинен уже. Если дойдет до суда, Компания окажется виновата по всем пунктам. Не сказать, что для неё это значило бы полное разорение, но это был бы сильный удар по её общественной репутации, который нужно предотвратить любой ценой.

 

– Прошу прощения, сэр, – сказал Хаскинс.

 

Рат его проигнорировал. Что дальше? Скоростной Транспорт сотрудничать не желает. Захочет ли Армейское ведомство дать для просмотра свои записи о телосложении и цвете кожи, глаз и волос всех, кто служил в армии?

 

– Сэр, – повторил Хаскинс.

 

– Ну, чего?

 

– Я только что вспомнил имя друга покупателя. Это был Магнессен.

 

– Ты в этом точно уверен?

 

– Абсолютно, – сказал Хаскинс впервые за эти часы твердо. – Я взял на себя смелость поискать его в телефонной книге, сэр. Под таким именем в списки Манхэттена внесен только один.

 

Рат бросил на него испепеляющий взгляд из-под косматых бровей:

 

– Хаскинс, я надеюсь, что ты не ошибаешься. Я искренне надеюсь на это.

 

– Я тоже, сэр, – согласился Хаскинс, почувствовав дрожь в коленях.

 

– Поскольку, если ты снова… – угрожающе произнес Рат, – то я тебя… Не важно. Пошли!

 

* * *