Все начинается с карты, малыш.
С пиковой восьмерки.
Таковой она кажется, когда колдун держит ее в своей тощей, но не выдающей возраст дрожью, руке. Колдун надменен, глаза его горят; этот огонь у молодых зовется интересом, у стариков – маразмом. Странно, но очаг одинаков.
Две искры на лице озирают мир, опаляя восприятием образы, несущиеся по дороге к сердцу.
- Наверное, лишь уничтожив что-то в себе, можно понять, чем оно было при жизни, - говорит колдун.
Малыш, поверь, тот колдун не такой страшный, каким его считают и всегда будут считать остальные люди. Он просто не похож на них, ему ведом страх пропасти веков, а люди укрыты теплым крылом смерти.
- Тот, кто не вдыхает отходы безрезультатного производства бессмертия, никогда не умрет, - говорит колдун.
Не уходи, малыш, не исчезай. Дослушай.
Все начинается с карты, но я не знаю, чем все закончится. А пока ты сидишь на теплом песке вечерней пустыни напротив раскачивающегося, в свете луны холодными глазами и обрекающей белизной клыков преподносящего свой лик, жадного шакала. На каждое движение твоего тела, малыш, напряженным сокращением отвечают покрытые пятнистой слипшейся шерстью мышцы.
Что будешь делать?
- Привет, собачка… - малыш тянет свою руку к рычащему зверю.
Песок быстро остывает, выпуская бессмысленно накопленную жару на растерзание ночи, чей символ - громадный белый диск в небе - похож на ночного пижона, раскинувшего свой хвост в виде бессчетного количества звезд и, на фоне наигранной холодной красоты, осматривающего полушарие планеты.
- Здравствуй, - отвечает шакал. – Мы с тобою чем-то похожи.
Его голос звучит как старая грубо-скрипучая дверь, в открывающейся пасти блестят нити слюны, нещадно разрываемые скованными ими полостями.
Малыш проводит своей детской ладонью по грубой и грязной шерсти четвероногого стервятника. Обычно люди кожей ощущают близость клыков, чувствуют покалывание, вздымающиеся маленькие волоски. Люди придумывают свои раны до того, как успевают их получить.
- Выстрел охотника следует на поводу у фантазии жертвы, - скажет позднее колдун.
Малыш треплет шакала за ухом. Зверь немного наклоняет голову и блаженно смотрит на луну. Завтра снова будет жарко.
Только из-за собственных мыслей, рисующих нерадужные перспективы, люди боятся держать свои ладони рядом с клыками диких голодных зверей.
Шакал довольно фыркает и встает на все четыре лапы.
- Я должен съесть тебя сегодня ночью, - говорит он. – Но я никогда не ем живых.
Малыш пожимает плечами и подгребает к себе колени.
Подставка для подбородка, мешающая внятно говорить.
- Я должен умереть? – сквозь зубы процеживает малыш.
- Это общий долг всего живого на свете, - ухмыляется шакал, еле-заметно повиливая своим вечно опущенным хвостом.
Малыш молча смотрит на синий вечерний песок. Иногда ступнями он загребает горсть и откидывает ее, будто бы специально копает ямку.
На самом деле это нервное.
- Поэтому мы будем ждать… - зверь резко изгибает свое ловкое тело и начинает клацать челюстями в районе правого заднего бедра, будто бы специально ищет блох.
Небо своей чернотой обрисовывает металлические точки далеких бликов с возможно уже давно погибшими источниками. В пустыне, где нет земного освещения, очень хорошо видна звездная панорама… но если звезд на небе бесчисленное количество, какая тогда разница – большее их число видно или меньшее?
- А если я не умру к рассвету? – надежда в голосе ребенка рассчитана на то, чего он сам не понимает.
- Тогда рассвета не будет, - шакал вновь усаживается напротив малыша и спокойно продолжает смотреть ему в глаза. – Поэтому у нас есть время… целая жизнь времени, которую мы потратим на беседу.
Малыш зевает.
Красная полоса горизонта становится настолько тонкой, что представляется не светом, а лишь отблеском в памяти. Так же, как и глаза шакала.
На пустыню мягко опускается ночь, черным холодным льдом, ломающимся от одного взгляда, заковывая пространство.
- У меня было семеро друзей, - тихо шепчет зверь.
Малыш уже не видит его очертаний и грязной шкуры – только обрекающие темно-красные зрачки.
- Мы были единой стаей, живущей по своим законам и не слушающей чужих голосов. Мы добывали себе пищу не только охотой, но и воруя у более сильных и смелых хищников, мы разрывали на куски травоядных беспомощных животных и пили воду из рек по ночам, чтобы нас не нашли и не убили за дерзость навлечения позора на животный род. Мы жили на краю и готовы были на все за любую, самую мелкую и обглоданную кость. Боялись гнева хищников и жертв, нас ненавидели все. Если мы находили раненую или же старую особь – мы ели ее живьем.
Малыш смотрит в кровавые точки, периодично скрывающиеся за моргающими веками.
- Таковой была моя жизнь до недавних пор. Воровать и есть ворованное среди таких же как я воров, убивать и есть убитых среди таких же как я убийц, бояться днями и ночами среди таких же трусов… но недавно я узнал кое-что. Узнал, что такое мораль. Узнал, что ее путями можно достигнуть света и добра, силы и мудрости. Узнал, что достижение это – и есть истинное счастье, где нет места убийству, страхам, голоду и воровству.
- И что потом?
- Потом я выбрал свой новый путь и бросил стаю, ибо стая меня не поняла и не захотела разделить со мною дорогу к счастью, - шакал закрывает глаза и продолжает вещать как невидимка – изо всех уголков вселенной, - стая осталась такой же черной и жестокой, как была, а я отправился на поиск. Моей целью с тех пор стало достижения морали, не причинение другим страданий, не сотворение греха. Я должен быть чист, я должен быть безгрешен и светел для обретения счастья. И поэтому никто, чьим мертвым телом я питаюсь для продолжения своей жизни и рода, не должен винить меня в собственной гибели, каждая моя жертва должна превратиться в существо, полностью прожившее свою жизнь, покинуть эту цепочку-игру в догоняющего и убегающего, где наказанием за нежелание продолжить, за жажду отдыха, является смерть. Те, кем я питаюсь, не должны видеть во мне грех, они должны быть счастливы, умирая.
- А что такое грех? – спрашивает малыш.
Кругом темно и холодно, сказочные неведомые животные, бегающие где-то в пустыне трусцой, наполняют мир тоскливым воем.
- Причинение другому боли. Если научиться выживать не греша, можно стать счастливым.
- Откуда ты знаешь? – малыш стучит зубами от ночного холода.
- Я слышал истории, много историй. Я слышал, что добро всегда побеждает, - шакал тяжело дышит, а стук его сердца порою врезается в слух глубже, чем далекий вой животных. – И добру нет преград, оно всегда достигает целей, оно всегда праведно и нерушимо. И я хочу быть частью этой силы.
Малыш кивает и закрывает свои глаза. Тьма остается тьмою, но обретает оттенки уюта и родственности.
- Я не желаю оставаться злом, как моя стая. Я всегда буду питаться только трупами, я никого не стану лишать жизни и превращусь в сосредоточение безгрешности и духовности!
- На пути к свету ты превратился из волка в шакала? Из рискового воина в поборника падали? – малыш не открывает глаза.
- Да, в моем понимании добро – это унижение и нищета, это неуверенность и холод. Но одновременно с этим, добро – вечная и самая стойкая сила на свете, добро – это то, что уже не отнимешь. Внутри тебя оно вечно, а проявляется всегда в борьбе с демонами в тебе и вне тебя, в победе над ними – бои богатырей со змиями, детей с ведьмами или крылатыми хищными птицами! Злодей всегда подталкивал героя взять в руки меч, зло всегда начинало войны, будучи страстным и алчущим, а добро всегда было молчаливым и униженным, никогда не подавало голос первым, добро всегда питалось объедками и никогда не двигало миром. Добро было болотом, а зло – бурной рекой с острыми порогами. Однако добро всегда побеждало, всегда оказывалось сильнее и мудрее.
Малыш берет в ладонь горсть песка, согревает каждую крупицу своим теплом.
- И я принимаю сторону того, кто победит заранее, кто обретет счастье жить в спокойствии и благости!
- Почему ты думаешь, что не причиняешь боли своим жертвам? – малыш открывает глаза и быстро поднимается на ноги. Его взгляд заточен тысячелетиями, его слова тверже скал. – Ты сообщаешь им о неминуемой смерти и словно роковой маятник маячишь перед ликом обреченных, осведомленных о том, что тела их, вся их жизнь, теперь служат ресурсом для добра, для достижения света существом, ниспавшим до поедания объедков. Ты нарекаешь себя болотом, кое сильнее бурной реки, но порождаешь течения и желания действий в своих жертвах, как во мне сейчас. Ты говоришь, что не двигаешь миром, но на самом деле ты первоисточник борьбы и чужой победы над тобой. Снимая с себя прямую вину, оставляешь за самообманом вину косвенную, причиняющую еще большую боль, чем сомкнувшиеся на шее клыки. Ты – не добро, отбившееся от стаи зла, а зло, выращенное стаей и ставшее не противоположностью ей, а ее продолжением. Как можно быть болотом, меняя течения своей жизни? Перестав творить зло вместе с семью друзьями, ты вышел вон из ряда, выделился на фоне застывшего в крови и войнах мира, породив тем сам еще большую боль, чем творил ранее. Я не вижу в тебе праведника, любое твое решение и попытка понять добро – это грех, это зло, любое деяние – это отречение от светлого пути, ты уже на дороге ада и тебе не свернуть! Нет, я не признаю тебя светом и добром, я говорю, что ты грешен и грехи твои полнятся!
Шакал молчит. Его красные глаза больше не мигают опускающимися веками, они застыли, отражая поникшую душу. Они наполняются добром, источающим зло вовне, добром, причиняющим боль.
- Теперь ты понял? – малыш смотрит в небо, через край льющее звездами. - Выстрел охотника следует на поводу у фантазии жертвы.
Малыш… Малыш! Уже рассвет, тебе надо идти. Скоро в пустыне станет жарко, скоро сюда слетятся мухи.
Шакал мертв, но все в порядке, малыш. Солнце цепляется лучами за небо, чтобы вытянуть себя из-за горизонта. Счастье, малыш.
- Добро, извечно побеждающее, становится замкнуто на войне, оно походит на круг, не способный показать себя без противоборствующей стороны. Добро должно приносить свет, поэтому оно нуждается в проявлении. - Колдун сидит на песке подле трупа зверя и ворчит себе под нос слова, ваяя из них монументальность идеи. – Шакал был прав, когда говорил, что все начинается со Зла – не свет порождает тьму, а наоборот. Если ты сделал первый шаг – знай, ты сотворил Зло. Если свернул с пути – сотворил Зло. Никто не может менять мир, судьбы и дороги, не греша, единственный способ достичь просветления – идти той дорогой, которой пройти суждено, только плывя по течению ты будешь вечно прав и чист. Потому я никогда и не отступлю, я буду идти по своей линии причинения боли, чтобы достигнуть победы, чтобы достигнуть света. Добро побеждало силой и хитростью, это добро в представлении человеческой мудрости толкнуло старуху в печь, это добро срубало головы змиям, добро искало жмущуюся душу-иглу, спрятанную в яйце, чтобы надломить. Добро уничтожало в себе мораль и свет, чтобы достигнуть морали и света! И я буду всеми силами идти темной дорогой, восхваляя грех, дабы понять свет и стать добром! Я не упущу ни единого шанса проявить жестокость, я буду рубить головы и кидать в печи людей, чтобы осознать все свое великодушие, весь свет, переполняющий меня!
Малыш… карта в твоей руке не пиковая восьмерка? И нет никакой стаи? Ты всегда держал в руках джокера и держишь его теперь, чтобы всегда рядом была жертва, способная доказать тебе твое добро и свет? Ответь мне!
Колдун качает головой:
- Любой художник, оглядывая свои невысохшие краски на холсте, скажет: «не знаю»...
а по-моему, вторые поинтереснее первых будут...)) единственное - финалом. Во всем остальном просто равны.