Как насчёт этого?
=============================================
Сновидческий аспект[править | править вики-текст]
Осознание собственной вины в гибели друзей гнетёт героя Де Ниро на протяжении десятилетий — пока он не понимает, что был не предателем, а преданным, не преступником, а жертвой[21]. Режиссёрская хитрость в том, что опиумный туман ставит под сомнение такую развязку[22][23]. Как отмечает Р. Эберт, всё происходящее на экране может быть трактовано как опиумная грёза, кошмар или воспоминание[12]. Блаженная улыбка главного героя в последнем кадре оставляет вероятность того, что во время опиумной грёзы он смоделировал такую картину будущего, которая освобождает его от груза вины за смерть лучшего друга и изнасилование той женщины, которую он любил[24][25].
Леоне отмечал, что опиум чаще порождает грёзы о будущем, чем воспоминания о былом[26]. В интервью он признаёт, что «фильм может представлять то, что возникает в воображении героя под действием наркотика»[17]. При этом оба чтения — буквальное и сновидческое — в равной степени возможны: «Я говорю и да и нет разом», — замечал по этому поводу Леоне[17].
Серджо Леоне о сновидческой стороне фильма[17][27][скрыть]
« Сдав своих друзей в 1933 году, «Лапша» погиб и морально, и физически. То, что его грёза не всегда правдоподобна, меня не волнует. Для меня и реальность — сновидение. <…> Это позволяет мне, европейцу, оказаться внутри американского мифа. Пока «Лапша» мечтает о том, как бы могла сложиться его жизнь, пока он представляет себе будущее, у меня, у европейца, появляется возможность грезить американскими мифами. И это идеальное сочетание. Мы идём рука об руку: «Лапша» со своей грёзой и я со своей. Будто одна песня накладывается на другую. Для меня «Лапша» не покидает 1930-х. Всё остальное ему снится. Весь фильм — это опиумная грёза «Лапши», сквозь которую я воскрешаю призраки кино и американских мифов.