Поэзия

[Сэди]

Современный русский язык явно расширился, мы это видим на примере "ученицы" Евтушенко. Касаемо "эпитетов церковных и устаревших" мне остается уповать на увлеченность историей, религией и мифологией. Т.е. со времен (хотя пример иноязычный) Ричарда Олдингтона, мы порой видим, как расширяется язык (английский) за счет примерно того же самого. Остальные сферы языковых расширений связаны буквально с житием-бытием, с тем социумом, в который мы волей-неволей вовлечены.

Далее в заграничном творчестве поэтессы наблюдался период разработки непростых подстрочников - сказалась работа переводчиком стихов.

Лично мне близок именно советский период Кудимовой - в том числе многомерными ассоциациями с близким мне по юности временем СССР 80-х.

С годами я стал все больше ценить творчество Кудимовой и, вообще говоря, считаю ее вклад в русскую поэзию весьма значительным.

 

На стихи.ру одна мадам критикесса высказывалась по поводу "Идут белы снеги" Евтушенко, - типа нет таких слов, - а это же просто архаичные формы словоупотребления.

[mastholte rietberg]

Кстати, найти "настоящий" перевод стихов Василя Симоненко оказалось не так просто, как я думала. Собственно, нашла только на stihi.ru такой перевод - хороший, но незавершенный:

 

Когда б тебе желал я слёз и муки,

и самой лютой кары пожелал,

я беззащитной не выкручивал бы руки

и в мрачном подземелье не держал.

 

Нет, пламя бы тебя не пепелило.. Огнём бы не пытал, испепеляя сжигая тела силу

Сполна бы отомстил и не губя -

желая, чтобы ты

кого-то

ТАК любила,

как я люблю тебя...

[mastholte rietberg]

Of Mere Being

 

 

The palm at the end of the mind,

Beyond the last thought, rises

In the bronze distance.

 

A gold-feathered bird

Sings in the palm, without human meaning,

Without human feeling, a foreign song.

 

You know then that it is not the reason

That makes us happy or unhappy.

The bird sings. Its feathers shine.

 

The palm stands on the edge of space.

The wind moves slowly in the branches.

The bird’s fire-fangled feathers dangle down.

 

 

~Wallace Stevens, 1954~

[Джампер]

Я к вам травою прорасту,

попробую к вам дотянуться,

как почка тянется к листу

вся в ожидании проснуться,

Однажды утром зацвести,

пока её никто не видит...

а уж на ней роса блестит

и сохнет, если солнце выйдет.

 

Оно восходит каждый раз

и согревает нашу землю,

и достигает ваших глаз,

а я ему уже не внемлю.

Не приоткроет мне оно

опущенные тяжко веки,

и обо мне грустить смешно

как о реальном человеке.

 

А я - осенняя трава,

летящие по ветру листья,

но мысль об этом не нова,

принадлежит к разряду истин.

Желанье вечное гнетёт -

травой хотя бы сохраниться.

Она весною прорастёт

и к жизни присоединится.

 

Стихи Г.Шпаликова

[Сэди]

Of Mere Being

 

 

The palm at the end of the mind,

Beyond the last thought, rises

In the bronze distance.

 

A gold-feathered bird

Sings in the palm, without human meaning,

Without human feeling, a foreign song.

 

You know then that it is not the reason

That makes us happy or unhappy.

The bird sings. Its feathers shine.

 

The palm stands on the edge of space.

The wind moves slowly in the branches.

The bird’s fire-fangled feathers dangle down.

 

 

~Wallace Stevens, 1954~

 

Спасибо, люблю его.

[Health]

Of Mere Being

 

 

The palm at the end of the mind,

Beyond the last thought, rises

In the bronze distance.

 

A gold-feathered bird

Sings in the palm, without human meaning,

Without human feeling, a foreign song.

 

You know then that it is not the reason

That makes us happy or unhappy.

The bird sings. Its feathers shine.

 

The palm stands on the edge of space.

The wind moves slowly in the branches.

The bird’s fire-fangled feathers dangle down.

 

 

~Wallace Stevens, 1954~

 

Уоллес Стивенс как всегда жутко прекрасен, до мурашек просто.

[Health]

...

Но, как в теле любого

живет глухонемой ребенок

(каплевиден, –

зло верит в Бога), –

 

бирюзы провалы, –

 

март ежегодно

разворачивает наст сознания,

перестраивая облака

в иное, опять в иное письмо:

 

вновь невнятно.

 

Меня больше там,

где я о себе забываю.

Нагие,

как законы грамматики,

 

головы запрокинув.

 

 

 

...

Письмо превращает нас… (не меня, ни тебя, никого,

в «не» – начало).

Но изменяет во времена странно-длительных представлений

Литеры, – например: «не видно». Или «нрзб» или же (прочерк).

С чертами вдоль кожи и остального, финикийцев (ошибка)

И запятая. Стебли. Далее (словно сквозь астму) – букв закона

Пять тонов воздуха; и воскресение знает цифру, длительность.

Одна из них, легчайшая, как «не знать» вовсе. Другая:

Как умереть – не зная даже незнанья. В предрассветный час

тронув плечо рукою. В щепоть риса.

Конечно, сговор, меняя позиции: дети,

пепел в сумме внизу и сверху.

Магнит на дороге, как дождь настурций, не ставший водою

(власть ливня, прилива – сильнее власти истории)

Голосов подкова, трещина потолка, твой запах,

увидел смокву, след себя за другим забором.

Как если ослепнуть при пробуждении, когда искоса – руку.

«Одиночество»? Вероятно… Когда строка не открывает другую.

Кашель. Утро и ноги женщин «заканчиваются впустую»

 

Аркадий Драгомощенко

[mastholte rietberg]

Земные взоры Пушкина и Блока

Устремлены с надеждой в небеса.

А Лермонтова чёрные глаза

С небес на землю смотрят одиноко.

 

Игорь Шкляревский

[mastholte rietberg]

Вадим Сидур. Самая счастливая осень

 

 

Скрылись из Москвы

Канули в воду

Спрятались в Алабино

Выбрали свободу

 

 

Алабино -- мама

Алабино -- папа

Алабино -- дом неказистый

Алабино -- дуб многолистый

Алабино -- диких трав чаща

Алабино -- дворика нашего чаша

Алабино -- счастье земное воочью

Алабино -- крик алкоголика ночью

Алабино -- наша любимая кошка

Алабино -- Юля

Солнце в окошке

 

Мы невежественны и ленивы

Жнем но не сеем

Растений названий не знаем

Только восклицать умеем

О Боже как тут красиво

 

Завтрак обед и ужин

Чаепитие на полянке

В окружении старых елей

Застывших в зеленых ливреях

На плечи наших лакеев

Садятся райские птицы

Дятлы сороки синицы

Их музыка не пугает

К Баху они привыкли

И нас они не бояться

Угощаются с наших тарелок

 

Влюбленности воспоминание

Лета солнечного картинка

Ромашка Зарема

Маленькая осетинка

Глаза голубые

На носу веснушки

На пальчиках заусенцы

Сбитые коленки

Дачница Зарема

В трусиках и майке

Закричала -- "Дядя Дима!"

Пробежала мимо

 

Слабеет тело

Меркнет разум

Голова понять не может

Неугасимости вожделения

Что с детства

Меня томило

 

Алабинское лето

Зеленью искушенье

Зелен лес

Зелены сада деревья

Зелены нежные травы

Зелена злая крапива

Сквозь зелень

Зеленых листьев

Яблок зеленых

Зелень

 

Что такое

Зеленью искушенье

Я этого не понимаю

Сказала Юля

 

Многим нас жизнь искушает

Женщинами

Вином

Деньгами

Меня на старости лет

Зелени цвет ласкает

Голову опьяняет

Покоем платит

 

Теперь понимаю

Сказала Юля

 

 

Алабино

Лес погибающий в муках

Островок обреченный

Между шоссе и железной дорогой

Где стальные твари

Рвут живое тело деревьев

Терзают землю

Жизнь убивают

 

Принял меры

Все выпил лекарства

Необходимые мне теперь

При любом напряжении

Физическом

Духовном

Любовном

Лестницу поставил

Полез на крышу

Покрасил ендову

 

Это что за зверь

Не знаю такого слова

Сказал мне сын Миша

 

Самое главное место

Соединение двух крыш одного дома

Прохудиться ендова

Тогда беда

Объяснил отец

 

Плюнул бы ты на нее папа

Лучше бы полежал

Фантастику почитал

Посоветовал отцу сын огромный

Глядя на меня

Со своей высокой толстоты аспиранта

Сквозь красивые очки

 

"Женское начала" начало

Поленница дров в сарае

Печь не топлю дровами

В каждом полене вижу

Будущую скульптуру

 

На прогулке

Встретил пожилую собаку

Она играла

Щепку

Подбрасывала и ловила

Вела себя неподобающе

Это было неприглядное зрелище

Наверное и я

Отец Гроб-Арта

Выгляжу так же странно

Когда играю в бадминтон

С Юлей

 

 

Тяжкий труд

Головы "Пророков"

Из бревен березовых

Извлекаю

Радостное искусства бремя

Мой алабинский отдых

Летнее время

 

Абрамыч

Ты старик какой

Все гуляешь с клюкой

Я тебя старее

Клюки не имею

Каждый раз меня встречая

Говорит Сухоруков Ванюшка

Всегда веселый и пьяный

Это он летом

Огурцы продает

Юле

 

Часто соседи

Зовут меня Абрам Яковлевич

Имени моего запомнить не могут

Но отца имени не забывают

Юлю

Называют иногда Зинаида Ивановна

Так мою маму звали

Говорят про моих стариков

Хорошие люди были

Мы даже у них учились

 

Папа и мама

Двух старых берез тени

Тихо появляются рано утром

Целый день передвигаются терпеливо

Пока не заглянут в мое окно

Потом они исчезают

И наступают сумерки

 

Давно стемнело

С улицы вопль раздается

АНДРОПОВСКИЕ ЖИЗНЕННЫЕ ВОПРОСЫ

СТАЛИНСКИЕ ПОРЯДКИ

ВСЕХ ПОСАЖАЕТ

СТРАНУ СОВЕТОВ ПРОДАСТ ЗА ГРАНИЦУ

Домой возвращается плотник Мишка

Такой у него бред пьяный

Останавливается у каждой калитки

Всех обличает

Поджечь грозится

Моя мама его называла

Мишель Дебре

 

 

Каждый алабинский вечер

Наша кухня полна уюта

Юля ставит на джинсы заплатки

А я слагаю про это сагу

 

 

Время уже за полночь

Электричество мигает

Юля -- ночная птица

Вторую жизнь начинает

На кровать по-турецки садится

На плечах шерстяная фуфайка

Новый роман сочиняет

"Двое на черной лужайке"

 

 

Всю ночь мне снилось

Самое важное

Единственное

Объясняющее

Зачем жил

Почему родился

Я наслаждался

Ясностью и простотой

Истины

Проснулся

Ничего не мог вспомнить

Понял

Больше никогда не узнаю

Смысла

Прожитой мною жизни

 

 

Еду на велосипеде

Сквозь лес

По шоссе из бетона

Глядеть надо в оба

Не задавить кого бы

То паук

Маленькое тело длинные ноги

Путь мне пересекает

То сонная осенняя муха

Ползет еле-еле

Правила движения нарушая

 

Павел Ольховников

Пьяный

Мочился

На голую

Ей отвратительно было

В страхе столбом стояла

От брезгливости умирала

Молча позор терпела

Яблоня

Топора

Боялась

 

Во саду ли в огороде

Ехала милиция

Задирайте девки юбки

Будет репетиция

 

В год дымной мглы

Наш алабинский дом

Был ограблен

Много вещей пропало

Нас потрясло

Похищение риварочи

Без прибора

С итальянским именем

Самочувствие ухудшалось

Давление крови повысилось

Сосуды мозга разбухли

Череп изнутри распирало

Жизнь была невозможна

 

Вора обнаружили скоро

Им оказался

Наш сосед

Юноша

Лешка Брусов

Зачем ты наш дом обчистил

Спросил я соседа

Вы долго не приезжали

Думали вы все перемерли

Вот мы вещи ваши и сперли

 

Теперь Лешка отец семейства

Женился дважды

Выпивает

С кем этого не бывает

Сегодня у Брусова день рождения

Нам его гостей видно и слышно

Оголились деревья

Листва нас не разделяет

Гости поют и пляшут

Веселятся на высокой ноте

 

Что ж вы девки не поете

Я старуха все пою

Что ж вы девки не даете

Я старуха всем даю

 

В алабинском сельпо

Нашем поселковом универсаме

Осенью ос полосатых засилье

Продавщицы право сильного уважают

Насекомых не трогают

И осы продавщиц не кусают

Чувствуют себя на равных

По прилавку снуют деловито

 

Много на моей памяти продавщиц

сменилось

Я пятерых помню

Все пьющие были

Всех звали Тамары

К нынешней Тамаре через день хожу

за хлебом

Тамара деликатно Юлю обо мне спрашивает

Кем вам этот мужчина бородатый

Мужем или отцом приходится

Не говорит про меня старый

Юлю обидеть не хочет

Четверть века мы этот вопрос слышим

Было время Юлиным дедом меня считали

 

Ты неправильно написал

Сказала Юля

Про магазин я лучше знаю

Это мухи снуют по прилавку

А осы пожирают продукты

 

 

Листьев нет на деревьях

Стало доступно взору

То чего не было видно

Крыши чужие

Соседей заборы

 

Желтый берет с помпоном

Красная куртка

Зеленая юбка

Длинная девочка в очках собирает букет

из кленовых листьев

Сама на осенний листок похожа

Очки на лице сверкают

Каплями росы осенней

 

Странны ее движенья

Заплетаются руки

Спотыкаются ноги

Лицо дебилки в блаженной улыбке

 

Радуется неразумная дева

Листу с кленового древа

А мне чудится Ева

 

К девочке этой длинной

Чувствую я влеченье

Чую души ее притяженье

Испытываю к ней нежность

 

Дебилки восторг разделяя

Воображаю себя

Ее отцом

Братом

И даже Адамом

 

Душ наших родство несомненно

Кленовый лист с земли подымаю

Неразумную одарить собираюсь

Но смущения одолеть не умею

 

Лист опавший

Райского яблока не заменит

Так думаю я безумный

Но никто этого не узнает

Просто идет старик седой бородатый

В руке авоська с хлебом

 

 

В нашем дворе

Растут у забора

Две молодые елки

Каждый год

Осенью

Алабино покидая

За красавиц наших страшимся

Много тут всяких ходит

Каждый зарезать

Может

 

Празднуя

Христа

Рожденье

Верующие

Христиане

Добрые

Прихожане

Жертву

Приносят

Миллионам

Невинных

Младенцев

Горло

Режут

Маленьких

Покойников

Обряжают

Вокруг

Зарезанных

Пляшут

Счастья

Друг

Другу

Желают

А

После

Торжества

Христова

Трупы

Убитых

Ёлок

Долго

Гниют

На

Помойках

 

О если бы души вещей могли рассказать

О том что помнят и знают...

Написала в начале века одна гимназистка

Ставшая потом моей мамой

Я слушал рассказы отца и матери

Недостаточно внимательно

Иногда неохотно

Испытывая порой внутреннее сопротивление

Теперь страдаю

Мучительно сознание

Непоправимости

Безвозвратности

Некого спросить

Узнать

Уточнить

Забыты имена

Перепутаны события

Ничего не исправить

Все кончено

 

 

Осень в Алабине -- пора костров

Ритуал сожжения золотых листьев

Уничтожения огнем умерших растений

Старых досок

Мятых картонных коробок

Все что может превратиться в пепел

Домашний крематорий

Осень в Алабине -- время выбрасывания в лес

Отслуживших летом

И теперь ненужных людям вещей

Стекла осколки

Бутылки

Консервные банки

Детские игрушки

Старая обувь

Части велосипедов

Детали мотоциклов

Холодильники

Газовые плиты

И прочее

И прочее

И прочее

Образуют стихийные свалки

Обширные и богатые

Гуляя по лесу не могу миновать ни одной

Именно здесь

Я нашел множество предметов

Выразивших потом

Мое отношение к миру

Головы ЖЕЛЕЗНЫХ ПРОРОКОВ

Все составляющие

ГРОБ-МУЖЧИНУ

ГРОБ-ЖЕНЩИНУ

ГРОБ-ДЕВУШКУ

ГРОБ-РЕБЁНКА

Я сделал великое дело

Очистил лес

И создал

ГРОБ-АРТ

 

Мертвые куклы

Выброшенные на помойки

Расплющенные

Растерзанные

Расчлененные

С выколотыми глазами

Распоротыми животами

Снова убитые

Дети Европы

 

Старые ржавые железные лопаты

Собранные мной на свалках мусора

Напоминают большие осенние листья

Похожие на человеческие лица

Несчастные в своей ненужности

[Vika Ya]

летом попались приятные стихотворения - Бродский, Маяковский, Евтушенко.

 

Прощай.

Позабудь.

И не обессудь.

А письма сожги…

Как мост.

Да будет мужествен твой путь

И будет он прям

И прост.

Да будет во мгле

Для тебя гореть

Звездная мишура,

Да будет надежда ладони греть

У твоего костра.

Да будут метели,

Снега, дожди,

И бешеный рев огня…

Да будет удач у тебя впереди

Больше, чем у меня.

Да будет могуч и прекрасен

Бой,

Гремящий в твоей груди.

Я счастлив за тех,

Кому с тобой,

Может быть,

По пути.

 

Я знаю силу слов я знаю слов набат

Они не те которым рукоплещут ложи

От слов таких срываются гроба

шагать четверкою своих дубовых ножек

......

 

Есть прямота,

как будто кривота.

Она внутри самой себя горбата.

Жизнь перед ней

безвинно виновата

за то, что так рисунком не проста.

Побойтесь жизнь спрямлять,

не понимая,

что можно выпрямлением согнуть,

что иногда в истории прямая

меж точками двумя -

длиннейший путь.

[mastholte rietberg]

Опять вспомнилось это стихотворение. Черт возьми, до чего же четко и актуально.

 

БАЛЛАДА О ВОСТОЧНОМ ЛЕГИОНЕ

Галина Дицман, 1988г.

 

 

Легион - на Восток! Бесконечный Восток -

даже сам Александр в нём когда-то увяз...

Плоскогорье вдали. Под ногами песок.

Много армий других в нём увязнет не раз.

 

Запад или Восток? Как условен делёж -

для Империи все страны света равны,

мир разделит оружье. Всё прочее - ложь,

что же может быть лучше хорошей войны?

 

Что же может быть лучше войны вдалеке

от сенатских речей, от имперских границ?

Мы одеты бронёй из фальшивых легенд,

слово "долг" - как забрало для множества лиц.

 

Что же может быть лучше, чем эта война?

Мы несём побеждённым не голод и страх -

наше, лучшее в мире на все времена,

наше римское право на римских мечах.

 

Наше римское право решать и вершить

мы разделим на всех - имя нам Легион.

Безымянность свою мы подняли на щит -

для Империи хватит десятка имён.

 

Цепью братских могил для окрестных племён

наш отмечен маршрут - нас ничто не собьёт.

По утрам сеем смерть и суровый закон -

по ночам оставляем здесь семя своё...

 

Мы уйдём на Восток. Дети этой войны

спят в утробах скуластых своих матерей,

и доносится к ним в запредельные сны

дальний дым от костров боевых лагерей.

 

Легионы уходят, печатая шаг,

в безымянных потомках себя повторив.

И поняв своё право судить и решать,

наши дети все полчища бросят на Рим

 

и сомнут вечный город - да вечен ли он,

Рим, гудящий, как раковина на ветру?..

На Восток иль на Запад уйдёт легион -

мне уже всё равно, я сегодня умру...

 

Рим привык, чтобы римляне гибли в бою -

молодёжи пример и державе почёт.

Наше римское право не думать в строю,

без сомнения, выше всех прочих свобод.

[Scud-IIEPBblu]

OMG!

Да после таких возвышенно-изысканных витиеватых элоквенций мне как-то даже неудобно соваться со своими ржавыми тремя копейками.

Однако, собрав всю свою волю в кулак, найду в себе всё же самую малость собственных хилых сил, дабы набраться наглости предложить сюда кое-что из более приземленного, из более посконного, "от мира сего", как говорится. Из числа собственных вульгарных преференций, говоря без обиняков.

И плюньте мне в мою наглую рыжую морду, если кто сочтете, что ОНО того ни разу не стоило!

 

PS: Хотел, было, выкладывать отдельными постами, ну – чтобы модераторам легче было выпалывать всё неугодное. Но – вот беда! – так и не смог. Не позволил окаянный предрассудок: "чти, козёл, Правила Форума!". Так что уж вы не взыщите, люди добрые…

 

БАБА

Баба – как женщина, баба – как баба,

Баба – как символ России в веках.

Баба для русских сродни баобабу –

Та же надежность, и тот же размах.

 

Бабу растили, рядили, учили.

Бабу по печени били камчой.

Бабу прощали, жалели, любили,

В церковь водили с пасхальной свечой.

 

Баба – колхозница, баба на танке,

Баба, в жару продающая квас,

Баба – любовница, баба – путАнка,

Баба, родившая Бога для нас.

 

Баба готовит, метёт и стирает.

Баба растит непослушных детей.

Баба предчувствует, баба гадает… –

Баба не любит плохих новостей.

 

Эй, братьЯ, дядья да кумы! –

Наши бабы лучше, чем мы!!!

 

Баба нас дёргает, пилит, пытает.

Баба гуляет сама по себе.

Баба напьётся – и долго страдает

По несчастливой, по бабьей судьбе.

 

Баба нас вылечит и обогреет.

Баба создаст нам покой и уют.

Баба семью по осколочкам склеит –

Бабы отходчивы, если их бьют.

 

Эй, братьЯ, дядья да кумы –

Наши бабы лучше, чем мы!!!

 

В бабу поверили, в бабу вложились,

Бабе отдали бесплатный эфир,

Бабу подняли, на бабе нажились,

Бабе пошили парадный мундир.

 

Люди воскликнули: "Бабу на царство!!!"

Баба ответила: "Шли бы вы на… –

В этом смертельно-больном государстве

Я свою чашу испила до дна…"

 

АЛЁШКА

Говорят, на земле был Бог,

Говорят, он учил добру…

А у нас целый взвод полёг,

Где служил старшиной мой друг.

 

Он теперь неживой лежит,

А вчера мне успел сказать:

"Ах, как хочется, братцы, жить!

Ах, как страшно здесь помирать!…"

 

Эх, Алёшка! Дружок ты мой, –

Хулиган-безотцовщина, –

Завязавший неравный бой

За Рязань да Тамбовщину,

 

За страну благоверной лжи,

Где один резон – воровать…

"Ах, как хочется, братцы, жить!

Ах, как страшно здесь помирать!…"

 

Я возьму в медсанбате спирт

Да налью за помин души –

Пусть его позывной хранит

Тишина вековых вершин.

 

Он сегодня домой летит,

Там его похоронит мать…

"Ах, как хочется, братцы, жить!

Ах, как страшно здесь помирать!…"

 

Про него не напишут книг

И не снимут крутых кино.

Как Алёшкин прощальный крик

О Корявом, о Журчином.

 

Только Русь васильком во ржи

Будет тризну по нём справлять…

"Ах, как хочется, братцы, жить!

Ах, как страшно здесь помирать!…"

 

Говорят, на земле был Бог,

Говорят, он учил добру –

А у нас целый взвод полёг,

Где служил старшиной мой друг…

 

ВЕТЕР БУЙНЫЙ

Ветер буйный расплескал небо бирюзовое,

На морозе белый снег блещет серебром.

Вот бы мне сейчас начать жизнь свою по-новому,

Чтобы кто-нибудь меня помянул добром.

 

А я бы жил, как на духу, да на святые праздники

Я бы в храм за десять вёрст приходил к утру.

Дал бы мне Господь пожить бережно да праведно,

Да за весь крещеный люд послужить добру.

 

Ох, не сживали бы меня, ой, да со свету белого –

Видно, слишком поперёк стала жизнь моя.

Да только мне судьбу свою поздно переделывать –

Вон уже расстрельный взвод целится в меня…

 

ЗОНА!

Видно, был голодный год в Заповедной Зоне –

Волчья Стая поднялась на чужой беде,

И пришли в Лесную Глушь волчие законы:

Хоть линяй, хоть в нору лезь – Волк найдёт везде.

 

Но затравленная дичь о-о-очень неудобна –

Бьётся насмерть, чтобы жить, продолжая род.

И додумались Волки: сделать дичь… – свободной!

За словами суть вещей вряд ли кто поймёт.

 

И пускай в Лесу всё обглодано.

Главное – Волкам кушать подано!

 

Волки роздали права: на ношенье шкуры,

На отдельную нору и подножный корм.

А за это каждый Зверь должен дать натурой,

Чтобы в Зоне продолжать Линию Реформ.

 

И пошли среди зверья пересуды-толки:

Как тут быть, когда "дано – нечего отдать"?

Знать, кого-то будут рвать – ведь они же Волки,

Но без них свободы нам вовсе не видать…

 

И пускай в Лесу всё обглодано.

Главное – Волкам кушать подано!

 

Только дичь на то и дичь, чтоб волков бояться,

Вроде дали слабину, но гарантий нет.

И пошла в Лесной Глуши серия мутаций,

Чтобы Волка с толку сбить и запутать след.

 

Зайцы начали летать, Лоси роют норы,

И за шишкою полез на сосну Кабан.

Да и среди самих волков начались раздоры:

Кто из них – в натуре, Волк; кто – Лесной Тушкан.

 

Так что всё идёт, как обещано.

А в Лесу теперь – беспредельщина.

 

СЛАВА БОГУ!

Высотка зубы батарей

Ощерила, как дьявол.

И надо взять её скорей,

Чтоб полк в крови не плавал.

Пред нами – Смерть, за нами – Смерть

И Смерть посередине.

А мы дерзаем жить и сметь

Бить в лоб её твердыни.

 

Мы не спецназ – он сзади нас

Залёг заградотрядом,

И пули, вспарывая нас,

Его пугают Адом.

Звучит назойливый рефрен

Из рупора с высотки,

Почетный предлагая плен

и сколько влезет водки.

 

Вихры осколки шевелят,

В лёд вмерзли чьи-то кудри,

Краснеют наст и маскхалат…

Но кровь снежок припудрит.

Со связкою гранат ползет,

Чтобы заткнуть им глотки,

Солдат Империи на дзот…

Подрыв!!! – И нет высотки!

 

Смерть жертвы лучшие берёт,

И нас не зря косили.

Жизнь полагаем за народ,

Мы – штрафники России.

Проштрафились мы только тем,

Что веровали в Бога,

И этот бой – как путь в Эдем –

Нас радует премного!

 

За нами – Смерть, пред нами – Смерть

И Смерть посередине.

А мы дерзаем жить и сметь

Бить в лоб её твердыни.

Нам покорилась высота,

Наш полк в крови не плавал.

Взошли на высоту Христа,

Мы здесь! И Богу – СЛАВА!!!

 

ТАМ-ТАМ-ТАМ…

Мы дети любви,

Попавшие в дебри

Дремучих славянских лесов.

С крестом на груди,

С повадками зверя

И с дерзостью бешеных псов.

 

Опричник и Вор, Святой да Охальник,

Учитель да Пьяный Палач –

Трёх коней гоним по лесу вскачь.

 

Мы верим в Христа,

В Счастливое Завтра

И в Лешего с Бабой Ягой.

Жалеем слонов

С далекой Суматры

И ближних пинаем ногой.

 

Мы терпим нужду, томимся богатством

И ищем потерянный след

В ту Страну, где не бывает бед:

 

Там, там, там – вечное лето;

Там, там, там – вольная жизнь;

Там Господь каждому даст конфету

И позовет в свой коммунизм…

 

Мы ценим других,

Читая некролог

У серой могильной плиты,

И топчем живых:

Мол, век наш недолог –

На всех не найдешь доброты.

 

Мы наших врагов венчаем на царство

И ждём благодати с Небес:

Там – потом – будет не так, как здесь!

 

Там, там, там – вечное лето!

Там, там, там – вольная жизнь!

Там Господь каждому даст конфету

И позовет в свой коммунизм!

 

ЖЕРТВА РЕКЛАМЫ

Я пятый день сижу на сульфозине,

А крыша до сих пор на небесах.

Живу, как смятый ценник в магазине

На женских фиолетовых трусах.

 

Не выдержала психика рекламы,

Сказала мне: – Гуд бай! "Оби" – "О'кей!"

И я себя почувствовал программой

Гос-видео-рекламных новостей.

 

Однажды встал, облитый шоколадом

С арахисом поджаренным внутри.

Всё ничего, но жить на что-то надо –

Пошел в палатку, "Шарп" меня дери!…

 

Я предлагал себя в оптовых ценах,

Но продавец ужасно был упрям

И говорил: – Куда ж тебя я дену?

Ведь ты же "Битнер" с "Херши" пополам!…

 

Не выдержав подобного удара,

Я стал "Планетой Рибок" в тот же миг.

Потом меня забрали санитары –

"Сосун Видал", как я душою сник…

 

Потом я был и Проктером, и Гэмблом,

Поскольку мне кололи за двоих,

Но врач сказал: – Мы справимся с проблемой!

Чо ты?!… –

Наверно я был "МММ" для них…

 

У нас в палате полная свобода:

Вон тот, который справа у окна,

Был Ваучер, а нынче для народа

Стал Долларом и шлёт реформы на…

 

А мой сосед у двери – несчастливый:

Он – "Тампакс", – не видать из-за трусов.

А, как "Распутин", дважды был фальшивый

И польского разлива "Горбачёв"…

 

Вообще, тут до хрена торговых марок:

Парфюм, продукты, техника… – што хошь!

Вот зря к нам не пускают санитарок –

У нас для них и "Гоу" есть, и "Вошь"!

 

Когда-нибудь я стану Лимузином… –

Не всё же падать нашему рублю?! –

А нынче я сижу на сульфозине

И "паузу рекламную" ловлю…

 

ВНЕ ЗАКОНА

Запылился на полке парадный мундир,

Точит моль золотые погоны…

Нам досталась судьба защищать этот мир

Вне закона, вне закона.

 

Нынче древне Зло не боится креста,

Беспредел примеряет корону;

Значит, каждый, в ком совесть поныне чиста, –

Вне закона, вне закона.

 

На паркетных "фронтах" генералов – не счесть,

Но, в связи с театральным сезоном,

В новой драме страны офицерская честь

Вне закона, вне закона.

 

Под оплаченный скрежет газетных писак

И чиновников всех эшелонов

Мы идём на заданье, где каждый наш шаг

Вне закона! вне закона!

 

В этой нищей, бесправной, забитой стране,

Так похожей на общую "зону",

Кто-то должен остаться в гражданской войне

Вне закона… вне закона…

 

Запылился на полке парадный мундир,

Точит моль золотые погоны…

Нам досталась судьба защищать этот мир

Вне закона, вне закона.

 

Хватит пока?

Или кому-то хочется ещё?

[STSOFT]

Опять вспомнилось это стихотворение. Черт возьми, до чего же четко и актуально.

 

БАЛЛАДА О ВОСТОЧНОМ ЛЕГИОНЕ

Галина Дицман, 1988г.

 

...

 

Рим привык, чтобы римляне гибли в бою -

молодёжи пример и державе почёт.

Наше римское право не думать в строю,

без сомнения, выше всех прочих свобод.

 

Загадочное стихотворение, надо глянуть, что это и кто это.

 

OMG!

Да после таких возвышенно-изысканных витиеватых элоквенций мне как-то даже неудобно соваться со своими ржавыми тремя копейками.

...

БАБА

Баба – как женщина, баба – как баба,

Баба – как символ России в веках.

Баба для русских сродни баобабу –

Та же надежность, и тот же размах.

 

Хватит пока?

Или кому-то хочется ещё?

 

Чилийские "бабы" - тоже хороши, сделали историю своей страны.

[mastholte rietberg]

Загадочное стихотворение, надо глянуть, что это и кто это.

Чем же загадочно? В смысле авторством?

[STSOFT]

Чем же загадочно? В смысле авторством?

В инете не так уж много информации о поэтессе. По крайней мере пролистав пару страниц, кроме "Легиона" и еще парочки песен ничего не нашел. Смысл, вкладываемый в текст песни, до меня не доходит. Поэтому и загадочный. ИМХО.

[OlegFlash]

Скиньте пожалуйста, кто-нибудь, самые на ваш взгляд красивые стихи Бориса Пастернака, не прозы и поэмы, а именно стихи.

[mastholte rietberg]

Смысл, вкладываемый в текст песни, до меня не доходит.

 

Дык, настоящее ж искусство

[mastholte rietberg]

Смысл, вкладываемый в текст песни, до меня не доходит.

 

Дык, настоящее ж искусство

[Savita]

* * *

 

В гибельном фолианте

Нету соблазна для

Женщины. — Ars Amandi

Женщине — вся земля.

 

Сердце — любовных зелий

Зелье — вернее всех.

Женщина с колыбели

Чей-нибудь смертный грех.

 

Ах, далеко до неба!

Губы — близки во мгле…

— Бог, не суди! — Ты не был

Женщиной на земле!

[Scud-IIEPBblu]

МОЙ ЧЁРТ

Я считал слонов и в нечет, и в чёт,

И всё-таки я не уснул.

И тут явился ко мне Мой Черт

И уселся верхом на стул.

И сказал Мой Черт: – Ну как, старина?

Ну как же мы порешим?

Подпишем союз? И айда в стремена?

И ещё чуток погрешим…

 

И ты можешь лгать, и можешь блудить,

И друзей предавать гуртом…

А то, что придется потом платить,

Так ведь это ж, пойми, потом.

 

Но зато ты узнаешь, как сладок грех

Этой горькой порой седин.

И что счастье не в том, что "один за всех",

А в том, чтоб "все как один".

И ты поймешь, что нет над тобой суда,

Нет проклятия прошлых лет,

Когда вместе со всеми ты скажешь: – Да! –

И вместе со всеми: – Нет!

 

И ты будешь волков на земле плодить

И учить их вилять хвостом…

А то, что придется потом платить,

Так ведь это ж – пойми! – потом.

 

И что – душа? Прошлогодний снег.

А, глядишь, пронесёт и так.

В наш атомный век, в наш каменный век

На совесть цена – пятак!

И кому оно нужно – это добро,

Если всем дорога в золу?

Так давай же – бери, старина, перо

И вот здесь распишись, в углу.

 

Тут Черт потрогал мизинцем бровь

И подвинул ко мне флакон…

И я спросил его: Это… – кровь?…

Чер-ни-ла!… – ответил он.

 

САНАТОРИЙ

Все завидовали мне: – Эка, денег!

Был загадкой я для старцев и стариц.

Говорили про меня: – Академик.

Говорили: – Генерал-иностранец.

 

О, бессонница, снотворных отрава,

Может статься, это вы виноваты,

Что привиделась мне вздорная слава

В полумраке санаторной палаты.

 

А недуг со мной хитрил поминутно –

То держал, то отпускал на поруки,

И всё было мне так странно и трудно,

А всего трудней – были звуки:

 

Доминошники стучали в запале,

Привалившись к покарябанной пальме,

Старцы в чёсанках с галошами спали

Прямо в холе, как в общественной спальне.

 

Я неслышно проходил: – Англичанин.

Я козла не забивал: – Академик.

И звонки мои в Москву обличали:

– Эка, денег у него, эка, денег…

 

И казалось мне, что вздор этот вечен,

Неподвижен, словно солнце в зените.

И когда я говорил: – Добрый вечер. –

Отвечали старики: – Извините…

 

И кивали, как глухие глухому,

Улыбались не губами, а краем:

Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому,

Но как надо, извините, не знаем.

 

Я твердил им в их лохматые уши

В перекурах за сортирною дверью:

– Я такой же, как и вы, только хуже. –

И поддакивали старцы, не веря.

 

И в кино я не ходил: – Ясно – немец!

И на танцах не бывал: – Академик!

И в палатке я купил чай и перец:

– Эка, денег у него! Эка, денег!…

 

Ну и ладно. И не надо о славе –

Смерть подарит нам бубенчики славы.

А живем мы в этом мире – послами

Не имеющей названья Державы…

[Scud-IIEPBblu]

К стыду своему вынужден признаться, что я абсолютно не знаю украинского языка…

А ведь это был украинский, правда?

 

***

 

Коли б тобі бажав я сліз, і муки,

І кари найстрашнішої бажав,

Я б не викручував твої тендітні руки

І в хмурім підземеллі не держав.

 

Ні, я б не став тебе вогнем палити,

З тобою б розквитався без жалю:

Я б побажав тобі когось отак любити,

Як я тебе люблю!

 

Василь Симоненко

 

Но вот прочел перевод STSOFT, и меня осенило. Ну, не сразу, честно говоря. Но постепенно, за неделю где-то, вот что в памяти всплыло… Не знаю даже, откуда это – мой склероз по части источников подчас весьма капризен. Видимо, читал когда-то чей-то перевод. Не знаю, оно ли, но мне показалось довольно похожим:

 

If I wish thou howlst and sufferst,

If could curse thee by death-pains,

I wouldn't crack thy slender shoulders,

Wouldn't throw thee in dreadful jails.

 

I wouldn't broil thee upon live coals…

But avenge with none mercy –

I'd curse thou known such love, as ones

In my heart now can to see.

[mastholte rietberg]

[Scud-IIEPBblu]

Не, ну это Вы напрасно. Сам я тут вовсе не при делах. Вспомнил, кажется, всё как видел, и, надеюсь, без особых хомутов. А что до самого перевода. Ну, да. Мне и самому бросилось в глаза, что девиация ритмики в целом явно зашкаливает. Да и с ударениями не особо удачно. Но с другой стороны – ведь мне–то самому даже так, поди, не суметь перевести и вовек. Так что я тут как бы…

Собственно говоря, просто хотел узнать мнения других: оно ли это? Или мне просто почудилось?…

[Scud-IIEPBblu]

Вот такая вот "сборная солянка" - на любой вкус. И не взыщите, если кому чего не особо понравится...

 

МАЛЬЧИШКА

Он был грозою нашего района,

Мальчишка из соседнего двора,

И на него с опаской, но влюбленно,

Окрестная смотрела детвора.

 

Она к нему пристрастие имела,

Поскольку он командовал везде,

А плоский камень так бросал умело,

Что тот, как мячик, прыгал по воде.

 

В дождливую и ясную погоду

Он шел к пруду, бесстрашный, как всегда,

И посторонним не было прохода,

Едва он появлялся у пруда.

 

В сопровождении преданных матросов,

Коварный, как пиратский адмирал,

Мальчишек бил, девчат таскал за косы

И чистые тетрадки отбирал.

 

В густом саду устраивал засады,

Играя там с ребятами в войну.

…И как-то раз увидел он из сада

Девчонку незнакомую одну.

 

Забор вкруг сада был довольно ветхий,

Любой мальчишка в дырки проходил,

Но он как кошка прыгнул прямо с ветки

И девочке дорогу преградил.

 

Она пред ним в нарядном платье белом

Стояла на весеннем ветерке

С коричневым клеенчатым портфелем

И маленькой чернильницей в руке.

 

Сейчас мелькнут разбросанные книжки –

Не зря ж его боятся как огня…

И вдруг она сказала: "Там мальчишки –

Ты проводи, пожалуйста, меня…"

 

И он, от изумления немея,

Совсем забыв, насколько страшен он,

Шагнул вперед… и замер перед нею,

Ее наивной смелостью сражен.

 

А на заборе дряхлом повисая,

Грозя сломать немедленно его,

Ватага адмиральская босая

Глядела на героя своего.

 

…Легли на землю солнечные пятна.

Ушел с девчонкой рядом командир…

 

Лишь подчиненным не было понятно,

Что это он из детства уходил.

 

 

РЯД ДОПУЩЕНИЙ

Надену я пиджак в полоску,

Или, допустим, брюки в клетку.

Достану с понтом папироску,

Или, допустим, сигаретку.

 

Поеду к девушке любимой,

Или, допустим, нелюбимой,

Зовут ее, допустим, Риммой,

Или, допустим, Серафимой.

 

Куплю, допустим, два букета,

Гвоздик, допустим, и пионов,

Или, допустим, два билета

На фильм румынский про шпионов.

 

Скажу ей: "Будь моей женою,

Или, допустим, не женою.

Ты будешь счастлива со мною,

Или, допустим, не со мною".

 

Она в ответ позеленеет,

Или, допустим, покраснеет,

Или, допустим, почернеет –

Значенья это не имеет.

 

А после скажет: "Знаешь, Вася…",

Или, допустим: "Знаешь, Петя…",

"… – не для того я родилася

И не затем живу на свете,

 

Чтоб слушать мне такие речи!"

А я на это ей отвечу:

"Иди-ка ты заре навстречу!",

И сам пойду заре навстречу.

 

 

ТРУСИХА

Шар луны под звездным абажуром

Озарял уснувший городок.

Шли, смеясь, по набережной хмурой

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

 

Видно, распалясь от разговора,

Парень, между прочим, рассказал,

Как однажды в бурю ради спора

Он морской залив переплывал,

 

Как боролся с дьявольским теченьем,

Как швыряла молнии гроза.

И она смотрела с восхищеньем

В смелые, горячие глаза…

 

А потом, вздохнув, сказала тихо:

– Я бы там от страха умерла.

Знаешь, я ужасная трусиха,

Ни за что б в грозу не поплыла!

 

Парень улыбнулся снисходительно,

Притянул девчонку не спеша

И сказал: – Ты просто восхитительна,

Ах ты, воробьиная душа!

 

Подбородок пальцем ей приподнял

И поцеловал… Качался мост,

Ветер пел. И для неё сегодня

Мир был сплошь из музыки и звезд!

 

Так в ночи по набережной хмурой

Шли вдвоем сквозь спящий городок

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

 

А когда, пройдя полоску света,

В тень акаций дремлющих вошли,

Два плечистых темных силуэта

Выросли вдруг как из-под земли.

 

Первый хрипло буркнул: – Стоп, цыплёнки!

Путь закрыт, и никаких гвоздей!

Кольца, серьги, часики, деньжонки –

Все, что есть, – на бочку, и живей!

 

А второй нахально и цинично

Наблюдал, пуская дым в усы,

Как трясясь, весь от волненья бурый,

Парень со спортивною фигурой

Стал спеша отстегивать часы.

 

И, довольный, видимо, успехом,

Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!

Что надулась?! – и берет со смехом

Натянул девчонке на глаза.

 

Дальше было всё как взрыв гранаты:

Девушка беретик сорвала

И словами: – Мразь! Фашист проклятый! –

Как огнем детину обожгла.

 

– Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!

Ты же враг! Ты кровь людскую пьёшь! –

Голос рвется, яростен и звонок:

– Нож в кармане? Мне плевать на нож!

 

За убийство – стенка ожидает.

Ну а коль от раны упаду,

То запомни: выживу, узнаю!

Где б ты ни был, все равно найду!

 

И глаза в глаза взглянула твердо.

Тот смешался: – Ладно… тише, гром… –

А другой промямлил: – Ну их к черту! –

И фигуры скрылись за углом.

 

Лунный диск, на млечную дорогу

Выбравшись, шагал наискосок

И смотрел задумчиво и строго

Сверху вниз на спящий городок,

 

Где без слов по набережной хмурой

Шли, чуть слышно гравием шурша,

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – слабая натура,

Трус и воробьиная душа.

 

 

ВЕРСИЯ

– Не ходи, Суворов, через Альпы, –

Говорил ему Наполеон.

– Здесь твои орлы оставят скальпы,

У меня тут войска – миллион.

 

Говорю тебе я как коллеге,

Как стратег стратегу говорю,

Здесь твои померзнут печенеги

На конфуз российскому царю.

 

Знаю, ты привык в бою жестоком

Добывать викторию штыком,

Но махать под старость альпенштоком –

Нужно быть последним дураком.

 

Но упрямый проявляя норов,

В ратной сформированный борьбе,

Александр Васильевич Суворов

Про себя подумал: "Хрен тебе!"

 

И светлейший грянул, как из пушки,

Так, что оборвалось всё внутри:

– Солдатушки, бравы-ребятушки,

Чудо вы мои богатыри!

 

Нам ли узурпатора бояться?!

Бог не выдаст – не сожрет свинья!

Где не пропадала наша, братцы?!

Делай, православные, как я!

 

И, знаменьем осенившись крестным,

Граф по склону первым заскользил…

Этот миг на полотне известном

Суриков, как мог, отобразил.

 

Так накрылась карта Бонапарта

Ни за грош, пардон, ни за сантим.

…С той поры мы в зимних видах спорта

Делаем француза, как хотим.

 

 

СМЕРТЬ

Нам тайный умысел неведом

Того, в чьих пальцах жизни нить.

Однажды мы пошли с соседом

На хутор бабочек ловить.

 

Среди занятий мне знакомых,

А им давно потерян счёт,

Пожалуй, ловля насекомых

Сильней других меня влечёт.

 

Итак, мы вышли спозаранок,

Чтоб избежать ненужных встреч

И шаловливых хуторянок

Нескромных взоров не привлечь.

 

Ступая плавно друг за другом,

Держа сачки наперевес,

Мы шли цветущим майским лугом

Под голубым шатром небес.

 

"Была весна…" (конец цитаты).

Ручей поблизости звенел,

На ветках пели демократы,

Повсюду Травкин зеленел.

 

Вдруг из кустов раздался выстрел,

И мой сосед, взмахнув сачком,

Вначале резко ход убыстрил,

Но вслед за тем упал ничком.

 

Как написала бы про это

Газета "Красная звезда":

"Кто хоть однажды видел это,

Тот не забудет никогда."

 

Пробила вражеская пуля

Навылет сердце в трех местах.

Но кто же, кто же, карауля

Соседа, прятался в кустах?

 

Кто смерти был его причиной?

Чей палец потянул курок?

Под чьей, товарищи, личиной

Скрывался беспощадный рок?

 

Где тот неведомый компьютер,

Чьей воле слепо подчинясь,

Пошли с соседом мы на хутор

В тот страшный день и страшный час?

 

Смешны подобные вопросы,

Когда сокрытыя в тени,

Вращая тайныя колесы,

Шуршат зловещия ремни.

 

И мы – что бабочки, что мушки,

Что человеки, что грибы –

Всего лишь жалкие игрушки

В руках безжалостной судьбы.

 

 

О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ

Хозяин погладил рукою

Лохматую рыжую спину:

– Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,

Но все же тебя я покину.

 

Швырнул под скамейку ошейник

И скрылся под гулким навесом,

Где пестрый людской муравейник

Вливался в вагоны экспресса.

 

Собака не взвыла ни разу.

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.

 

Старик у вокзального входа

Сказал: – Что? Оставлен, бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы…

А то ведь – простая дворняга!

 

Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть мочи,

На месте как бык потоптался

И ринулся в непогодь ночи.

 

В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали…

В вагонах о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали.

 

Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим светом

Собака бежит задыхаясь.

 

Не ведал хозяин, что лапы

До крови о камни разбиты,

И выпрыгнуть сердце готово

Наружу из пасти раскрытой…

 

Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело. –

Ударившись лбом о перила,

Собака под мост полетела…

 

Труп волны снесли под коряги…

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело дворняги,

А сердце – чистейшей породы!

 

 

ИТАЛЬЯНЕЦ

Черный крест на груди итальянца,

Ни резьбы, ни узора, ни глянца, –

Небогатым семейством хранимый

И единственным сыном носимый...

 

Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым

Над родным знаменитым заливом?

 

Я, убивший тебя под Моздоком,

Так мечтал о вулкане далеком!

Как я грезил на волжском приволье

Хоть разок прокатиться в гондоле!

 

Но ведь я не пришел с пистолетом

Отнимать итальянское лето,

Но ведь пули мои не свистели

Над священной землей Рафаэля!

 

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,

Где собой и друзьями гордился,

Где былины о наших народах

Никогда не звучат в переводах.

 

Разве среднего Дона излучина

Иностранным ученым изучена?

Эту землю – Россию, Расею –

Разве ты распахал и засеял?

 

Нет! Тебя привезли в эшелоне

Для захвата далеких колоний,

Чтобы крест из ларца из фамильного

Вырастал до размеров могильного...

 

Никогда ты здесь не жил и не был!..

Но разбросано в снежных полях

Итальянское синее небо,

Застеклённое в мертвых глазах.

 

Я не дам свою Родину вывезти

За простор чужеземных морей!

Я стреляю!!! – И нет справедливости,

Справедливее пули моей!

 

ВОЙНА

Было училище. Форма – на вырост.

Стрельбы с утра. Строевая – зазря.

Полугодичный ускоренный выпуск,

И на петлице – два кубаря.

 

Шел эшелон по протяжной России,

Шел на войну сквозь мельканье берез…

"Мы разобьем их!", "Мы их осилим!",

"Мы им докажем!" – пыхтел паровоз.

 

Станции – как новгородское вече.

Мир, где клокочет людская беда.

Шел эшелон. А навстречу, навстречу –

Лишь санитарные поезда.

 

В глотку не лезла горячая каша.

Полночь была, как курок, взведена…

"Мы разобьем их!", "Мы им докажем!",

"Мы их осилим!" – шептал лейтенант.

 

В тамбуре, маясь на стрелках гремящих,

Весь продуваемый сквозняком,

Он по дороге взрослел – этот мальчик –

Тонкая шея, уши торчком…

 

Только во сне, оккупировав полку

В осатанелом табачном дыму,

Он забывал обо всем ненадолго.

И улыбался. Снилось ему

Что-то распахнутое и голубое,

Небо, а может, морская волна…

 

“Танки!” И сразу истошное: "К бою-у!"

Так они встретились: Он и Война.

 

…Воздух наполнился громом, гуденьем.

Мир был изломан, был искажен.

Это казалось ошибкой, виденьем,

Странным чудовищным миражом.

 

Только виденье не проходило:

Следом за танками у моста

Пыльные парни в серых мундирах

Шли – и стреляли, от живота.

 

Дыбились шпалы. Насыпь качалась.

Кроме пожара, не видно ни зги.

Будто бы это планета кончалась

Там, где сейчас наступали враги.

 

Будто её становилось всё меньше…

Ежась от близких разрывов гранат, –

Черный, растерянный, онемевший –

В жестком кювете лежал лейтенант.

 

Мальчик лежал посредине России,

Всех ее пашен, дорог и осин…

Что же ты, взводный?… "Докажем…"? "Осилим…"?

Вот он – фашист – докажи и осиль.

 

Вот он – фашист! Оголтело и мощно

Воет его знаменитая сталь.

Знаю, что это почти невозможно.

Знаю, что страшно. И всё-таки – встань!

 

Встань, лейтенант! Слышишь, просят об этом,

Вновь возникая из небытия,

Дом твой, завьюженный солнечным светом,

Город, Отечество, мама твоя…

 

Встань, лейтенант! Заклинают просторы,

Птицы и звери, снега и цветы.

Нежная просит девчонка, с которой

Так и не смог познакомиться ты.

 

Просит далекая средняя школа,

Ставшая госпиталем с сентября.

Встань! Чемпионы двора по футболу

Просят тебя – своего вратаря.

 

Просит высокая звездная россыпь,

Горы, излучина каждой реки.

Маршал приказывает – и просит:

"Встань, лейтенант! Постарайся! Смоги…"

 

Глядя значительно и сурово,

Вместе с землею и морем скорбя,

Просит об этом крейсер "Аврора".

Тельман об этом просит тебя.

 

Просят деревни, пропахшие гарью.

Солнце как колокол в небе гудит…

Просит из будущего Гагарин:

Ты не поднимешься – он не взлетит.

 

Просят твои нерожденные дети.

Просит история… И тогда –

Встал лейтенант. И шагнул по планете,

Выкрикнув не по уставу: “Айда!!!…”

 

Встал! И пошел на врага, как вслепую.

Сразу же сделалась мокрой спина.

Встал и шагнул… – И наткнулся на пулю,

Тяжелую и твердую, как стена.

 

Вздрогнул он, будто от зимнего ветра.

Падал он медленно, как нараспев.

Падал он долго. – Упал он мгновенно,

Ни разу выстрелить не успев.

И для него наступила сплошная

И бесконечная тишина…

 

Чем этот бой завершился? – Не знаю.

Знаю, чем кончилась эта война!!!

 

[Scud-IIEPBblu]

Кто угадает автора этого милого стишка? Подсказка – абсолютное большинство из вас знакомо с его творчеством с самого-самого раннего детства:

 

In the days of lace-ruffles, perukes and brocade

Brown Bess was a partner whom none could despise –

An out-spoken, flinty-lipped, brazen-faced jade,

With a habit of looking men straight in the eyes –

At Blenheim and Ramillies fops would confess

They were pierced to the heart by the charms of Brown Bess.

 

Though her sight was not long and her weight was not small,

Yet her actions were winning, her language was clear;

And everyone bowed as she opened the ball

On the arm of some high-gaitered, grim grenadier.

Half Europe admitted the striking success

Of the dances and routs that were given by Brown Bess.

 

When ruffles were turned into stiff leather stocks,

And people wore pigtails instead of perukes,

Brown Bess never altered her iron-grey locks.

She knew she was valued for more than her looks.

'Oh, powder and patches was always my dress,

And I think am killing enough,' said Brown Bess.

 

So she followed her red-coats, whatever they did,

From the heights of Quebec to the plains of Assaye,

From Gibraltar to Acre, Cape Town and Madrid,

And nothing about her was changed on the way;

(But most of the Empire which now we possess

Was won through those years by old-fashioned Brown Bess.)

 

In stubborn retreat or in stately advance,

From the Portugal coast to the cork-woods of Spain,

She had puzzled some excellent Marshals of France

Till none of them wanted to meet her again:

But later, near Brussels, Napoleon – no less –

Arranged for a Waterloo ball with Brown Bess.

 

She had danced till the dawn of that terrible day –

She danced till the dusk of more terrible night,

And before her linked squares his battalions gave way,

And her long fierce quadrilles put his lancers to flight:

And when his gilt carriage drove off in the press,

'I have danced my last dance for the world!' said Brown Bess.

 

If you go to Museums – there's one in Whitehall –

Where old weapons are shown with their names writ beneath,

You will find her, upstanding, her back to the wall,

As stiff as a ramrod, the flint in her teeth.

And if ever we English had reason to bless

Any arm save our mothers', that arm is Brown Bess!