Поэзия

[mastholte rietberg]

Тоже случайно наталкивалась, почему-то больше всего запоминается такое

 

Псалом ТОРФ

 

Когда дремотные года, бубня, затягивает тина,

густеет снулая вода дурнотным всхлипом карантина,

потом болотным камышом, осокою и дурнотравьем

от края вглубь пошел, пошел подергиваться бывший траверз,

потом в фарватер, слой на слой - неразложившиеся стебли,

и не протиснуться веслом, а там - загатит и застелет,

и под изнанкой зыбких троп в бормочущем бреду метана

неотвратимо, неустанно торфяник запасает торф.

 

В его слоистой толщине, сплетая пальцами коренья,

безумием окоченев, прессуется гнилое время,

и в день, когда придет пора посуше и погорячее,

дымком потянет из нутра торфяника, и через щели,

хватая редкий кислород, пойдет впотай шипеть и охать,

пока не выгорит эпоха - до основанья, до пород.

 

На погорелые года года надстроятся, как соты,

но только ниже навсегда в веках останутся пустоты,

и тот, кто здесь построит храм для веры в торжество прогресса

душеспасительных программ, услышит вдруг во время мессы,

как отзовется на хорал перегорелой гулкой болью

дыра духовного подполья, со вздохом отворив провал.

 

Владимир Строчков

[alinette]

Я очень люблю ленинградского поэта и прозаика Вадима Шефнера (фантастику его нефантастическую очень).

 

Налегай на весло, неудачник!

Мы с тобою давно решены, -

Жизнь похожа на школьный задачник,

Где в конце все ответы даны.

 

Но ещё до последней страницы

Не дошли мы, не скрылись во мгле,

И поют нам весенние птицы

Точно так же, как всем на земле.

 

И пока нас последним отливом

Не утянет на тёмное дно,

Нам не меньше, чем самым счастливым,

От земли и от неба дано.

[Irida]

ЛІНА КОСТЕНКО

***

Життя іде і все без коректур.

І час летить, не стишує галопу.

Давно нема маркізи Помпадур,

і ми живем уже після потопу.

Не знаю я, що буде після нас,

в які природа убереться шати.

Єдиний, хто не втомлюється, - час.

А ми живі, нам треба поспішати.

Зробити щось, лишити по собі,

а ми, нічого, - пройдемо, як тіні,

щоб тільки неба очі голубі

цю землю завжди бачили в цвітінні.

Щоб ці ліси не вимерли, як тур,

щоб ці слова не вичахли, як руди.

Життя іде і все без коректур,

і як напишеш, так уже і буде.

Але не бійся прикрого рядка.

Прозрінь не бійся, бо вони як ліки.

Не бійся правди, хоч яка гірка,

не бійся смутків, хоч вони як ріки.

Людині бійся душу ошукать,

бо в цьому схибиш - то уже навіки.

[Таис Афинская]

Шарль Пьер Бодлер

 

МУЧЕНИЦА

 

 

Рисунок неизвестного мастера

Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,

Картин, и статуй, и гравюр,

Дразнящих чувственность диванов и подушек

И на полу простертых шкур,

 

В нагретой комнате, где воздух - как в теплице,

Где он опасен, прян и глух,

И где отжившие, в хрустальной их гробнице,

Букеты испускают дух, -

 

Безглавый женский труп струит на одеяло

Багровую живую кровь,

И белая постель ее уже впитала,

Как воду - жаждущая новь.

 

Подобна призрачной, во тьме возникшей тени

(Как бледны кажутся слова!),

Под грузом черных кос и праздных украшений

Отрубленная голова

 

На столике лежит, как лютик небывалый,

И, в пустоту вперяя взгляд,

Как сумерки зимой, белесы, тусклы, вялы,

Глаза бессмысленно глядят.

 

На белой простыне, приманчиво и смело

Свою раскинув наготу,

Все обольщения выказывает тело,

Всю роковую красоту.

 

Подвязка на ноге глазком из аметиста,

Как бы дивясь, глядит на мир,

И розовый чулок с каймою золотистой

Остался, точно сувенир.

 

Здесь, в одиночестве ее необычайном,

В портрете - как она сама

Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,

Сводящем чувственность с ума, -

 

Все празднества греха, от преступлений сладких,

До ласк, убийственных, как яд,

Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках,

С восторгом демоны следят.

 

Но угловатость плеч, сведенных напряженьем,

И слишком узкая нога,

И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньем

Змеи, завидевшей врага, -

 

Как все в ней молодо! - Ужель, с судьбой в раздоре,

От скуки злой, от маеты

Желаний гибельных остервенелой своре

Свою судьбу швырнула ты?

 

А тот, кому ты вся, со всей своей любовью,

Живая отдалась во власть,

Он мертвою тобой, твоей насытил кровью

Свою чудовищную страсть?

 

Схватил ли голову он за косу тугую,

Признайся мне, нечистый труп!

В немой оскал зубов впился ли, торжествуя,

Последней лаской жадных губ?

 

- Вдали от лап суда, от ханжеской столицы,

От шума грязной болтовни

Спи мирно, мирно спи в загадочной гробнице

И ключ от тайн ее храни.

 

Супруг твой далеко, но существом нетленным

Ты с ним в часы немые сна,

И памяти твоей он верен сердцем пленным,

Как ты навек ему верна.

[Kotov24]

СОЛНЦЕ И ПЛОТЬ

 

I

 

Очаг желания, причастный высшим силам,

На землю солнце льет любовь с блаженным пылом;

Лежавший на траве не чувствовать не мог:

Играет кровь земли, почуяла свой срок;

Душе своей земля противиться бессильна,

По-женски чувственна, как Бог, любвеобильна;

Священнодействие над ней лучи вершат,

И потому в земле зародыши кишат.

 

Произрастает все,

Но как мне жаль, Венера,

Что минула твоя ликующая эра,

Когда, предчувствуя любовную игру,

От вожделения кусал сатир кору

И нимфу целовал потом среди кувшинок;

Мне жаль, что прерван был их нежный поединок

И розовая кровь зеленокудрых рощ

Утратила для нас божественную мощь,

Вселенную свою вливая в жилы Пану,

Так что козлиными копытами поляну

Топтал он, звучную свирель поцеловав,

И почва, трепеща в зеленых космах трав,

Вздымалась, чуткая, и смертного качала,

Как море, где берет любовь свое начало,

И как на песнь в ответ немые дерева

Качают певчих птиц, пока любовь жива.

Мне жаль, что миновал Кибелин век бесследно,

Когда владычица на колеснице медной

Из града одного в другой держала путь

И, по преданиям, ее двойная грудь

Жизнь вечную лила, питая человека,

Который ликовал, вкусив святого млека,

И, как дитя, играл, обласканный с пелен,

Душой и телом чист, а стало быть, силен.

 

«Я знаю суть вещей», - теперь твердит несчастный,

А сам он слеп и глух, бессильный и бесстрастный;

Нет более богов, стал богом человек,

Но без любви сей бог - калека из калек.

Когда бы приникал к сосцам твоим, Кибела,

Как прежде, человек, чтоб кровь его кипела,

Когда бы до сих пор ему была мила

Астарта нежная, которая всплыла,

Свой розовый пупок явив средь пены белой,

Благоухая там, где море голубело,

И, черноокая, торжествовала впредь,

По-соловьиному сердца заставив петь.

 

II

 

Я верую в тебя, морская Афродита,

Божественная мать, однако где защита, и

Когда привязаны мы к скорбному кресту?

Я верю в мрамор, в плоть, в цветок и в красоту.

- Да, жалок человек, подавлен, озабочен;

Одежду носит он, болезненно порочен;

Его прекрасный торс попорчен в толкотне;

Подобно идолу в безжалостном огне,

Искажена теперь былая стать атлета,

Который хочет жить хоть в качестве скелета,

Уродством клевеща на прежний стройный мир;

Твой лучший замысел, твой девственный кумир,

Когда бы женщина в скудели нашей скудной

Вновь приобщила нас к божественности чудной,

Чтобы могла душа, как прежде, превозмочь

Темницу бренную, земную нашу ночь,

И, несравненная, сравнилась бы с гетерой,

Но нет! смеется свет над гордою Венерой,

Как будто красота ее заклеймена!

 

III

 

О, если бы вернуть былые времена!

Все роли человек сыграл в земной юдоли -

И в близком будущем, возжаждав прежней воли,

Кумиры сокрушив, низвергнув их закон,

Постигнет небеса, откуда родом он.

Восторжествует мысль над суеверным страхом,

И в человеке бог, порабощенный прахом,

Восстанет, обожжет сиянием чело -

И, убедившись, что прозревшему светло,

Вернешь ему размах и силы дашь для взлета

Ты, ненавистница ветшающего гнета;

Возникнешь снова ты средь солнечных морей

С неотразимою улыбкою твоей,

Безмерную любовь распространяя в мире;

И затрепещет мир, уподобляясь лире,

В ответ на поцелуй, который ты сулишь!

 

Возжаждал мир любви, ты жажду утолишь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Воспрянет человек с мечтой своей свободной,

И светоч красоты извечно первородной

В нем бога пробудит, чей храм - святая плоть;

Готовый скорбь свою былую побороть,

Захочет человек исследовать природу,

Чтоб кобылица-мысль почуяла свободу

И снова, гордая, решилась гарцевать,

И с верой человек дерзнул бы уповать.

- Зачем отверзлась нам лазурь немою бездной,

Где звезды в толчее родятся бесполезной?

Когда бы, наконец, мы вознеслись туда,

Увидели бы мы огромные стада

Миров, спасаемых в пустыне безучастной

Премудрым пастырем, который волей властной

В эфире движет их, вверяя свой глагол

Тому, кто верою сомненье поборол?

Так, значит, мысль - не бред, и есть у мысли голос?

А человек, созрев, как слишком ранний колос,

Куда скрывается? Быть может, в океан,

Где всем зародышам свой срок навеки дан,

Чтоб воскрешала всех в своем великом тигле

Природа, чью любовь еще не все постигли,

В благоуханье роз не распознав себя?

 

Незнанье нас гнетет, беспомощных губя,

Химеры душат нас в стремленье нашем рьяном;

Из материнских недр, подобно обезьянам,

Мы вырвались на свет, а разум против нас,

И от сомнения он страждущих не спас.

Нас бьет сомнение крылом своим зловещим,

И у него в плену мы в ужасе трепещем.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отверзлись небеса, и тайны больше нет;

Воспрянул человек, узрев желанный свет

В неисчерпаемом роскошестве природы;

И человек поет, поют леса и воды

Торжественную песнь о том, что лишь любовь

Способна искупить отравленную кровь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

IV

 

О, блеск духовных сил в гармонии телесной,

О, возвращение любви, зари небесной,

Когда, повергнув ниц божественный народ,

Прекраснозадая и маленький Эрот

В белейших лепестках стопами прикоснутся

К Цветам и к женщинам, не смеющим очнуться,

О Ариадна, ты, следящая с тоской,

Как парус движется по синеве морской,

Вдаль унося корабль с Тезеем у кормила,

Пусть ночь одна тебя, невинную, сломила,

Не плачь, но посмотри на тигров и пантер,

Которые влекут, коням подав пример,

По виноградникам фригийским колесницу,

И брызжет черный сок, приветствуя возницу.

- Вот Зевс, великий бык; на шее у быка

Европа голая, чья белая рука

Средь синих волн дрожит на крепкой вые бога;

Он смотрит искоса, как млеет недотрога,

Ланитою клонясь под сень его чела;

Зажмурилась она и как бы замерла;

Ей первый поцелуй и сладостен, и страшен,

А шелк ее волос волнами разукрашен;

Вот лебедь в лотосах, предчувствуя полет,

Под олеандрами мечтательно плывет;

Крылами белыми ласкает лебедь Леду.

Киприда шествует и празднует победу;

Округлая, под стать роскошным бедрам, грудь

Могла бы осветить во мраке ночи путь;

Живот ее как снег с темнеющей ложбиной:

А вот идет Геракл, одетый шкурой львиной,

И разве не к лицу подобный ореол

Тому, кто до небес, не дрогнув бы, добрел?

 

Под летнею луной, вся в золоте, нагая,

В ночном разрозненном сиянье, не мигая,

Хотя в голубизне лучатся волоса

И освещает мох пустынные дубровы,

Дриада смотрится в немые небеса...

Селена белая раскинула покровы

Над ложем сумрачным, где, погруженный в сон

В ответ на поцелуй молчит Эндимион.

Навек расплакался родник в ночи лазурной;

Нет! Нимфа скорбная над молчаливой урной

О неком юноше прекрасном слезы льет;

Любовью в темноте повеяло с высот,

И вот уже в лесах священных, где садится

На мраморные лбы снегирь, чтобы гнездиться

На изваяниях в беззвучном царстве сна,

Послышалась богам всемирная весна.

май 1880. Артюру Рембо 25 лет.

 

http://my.wape.ru/d.php?fid=480168

 

В этой теме еще не выкладывали аудиозаписи собственного прочтения стихотворений?

 

Тогда я буду первым (и скорее всего последним)

8-|

Изменено 27.10.2016 09:11 пользователем Kotov24
аудио

[Kotov24]

Как над горячею золой

Дымится свиток и сгорает,

И огнь, сокрытый и глухой,

Слова и строки пожирает,

 

Так грустно тлится жизнь моя

И с каждым днем уходит дымом;

Так постепенно гасну я

В однообразье нестерпимом!..

 

О небо, если бы хоть раз

Сей пламень развился по воле,

И, не томясь, не мучась доле,

Я просиял бы - погас!

 

Не позднее 1830

[наполеон и я]

Как нарисовать птицу.

 

Сперва нарисуйте клетку

с настежь открытою дверцей,

затем нарисуйте что-нибудь

красивое и простое,

что-нибудь очень приятное

и нужное очень

для птицы;

затем

в саду или в роще

к дереву полотно прислоните,

за деревом спрячьтесь,

не двигайтесь

и молчите.

Иногда она прилетает быстро

и на жердочку в клетке садится,

иногда же проходят годы —

и нет

птицы.

Не падайте духом,

ждите,

ждите, если надо, годы,

потому что срок ожидания,

короткий он или длинный,

не имеет никакого значения

для успеха вашей картины.

Когда же прилетит к вам птица

(если только она прилетит),

храните молчание,

ждите,

чтобы птица в клетку влетела,

и, когда она в клетку влетит,

тихо кистью дверцу заприте

и, не коснувшись ни перышка,

осторожно клетку сотрите.

Затем нарисуйте дерево,

выбрав лучшую ветку для птицы,

нарисуйте листву зеленую,

свежесть ветра и ласку солнца,

нарисуйте звон мошкары,

что в горячих лучах резвится,

и ждите,

ждите затем,

чтобы запела птица.

Если она не поет —

это плохая примета,

это значит, что ваша картина

совсем никуда не годится;

но если птица поет —

это хороший признак,

признак, что вашей картиной

можете вы гордиться

и можете вашу подпись

поставить в углу картины,

вырвав для этой цели

перо у поющей птицы.

Изменено 19.08.2013 19:33 пользователем наполеон и я

[STSOFT]

Наверняка уже было.

Услышал в фильме Яна Шванкмаера "Костница".

Там это звучит оригинально.

 

Как нарисовать птицу.

 

+100.

 

P.S. Уточнение. Мб "в переводе М.Кудимовой", а не М.Кудинова? (известная поэтесса и переводчик)

[LongLogin]

Время было такое, смутное.

Гуталин только что врезал дуба.

 

 

Кем будет малыш из-под Пскова? Солдатом? Шпионом? Рабом?

Лишенным отчизны и крова безмолвным рабочим скотом?

Какого злодейского плана секретная тянется нить?

Какой дипломат иностранный велел ее в тайне хранить?

Спросить бы у мистера Кука, который заведует тут,

Хотел бы он сына иль внука устроить в подобный приют?

Спросить бы у мистера Скотта (коль есть у такого душа),

Хотел бы узнать он, что кто-то калечит его малыша?..

В колледжах взращенные звери! Чудовища в масках людей!

Откройте приютские двери — верните советских детей!

Я видел, как девочка Маша в немецкой пивной подает,

Как русская девочка наша нерусские песни поет!

Я видел и куков и скоттов, которые наших ребят,

Задумав ужасное что-то, домой отпустить не хотят!

Не в силах сдержать возмущенья, всем гневом, всей правдой своей

Я требую их возвращенья от имени честных людей!

Никто у ребенка не смеет Отчизну и дом отнимать!

Советский ребенок имеет великую Родину-мать!

[LongLogin]

«В глазах рябило от деревьев тонких, стройных

И столь похожих, что по ним никак

Не назовешь и не приметишь место,

Чтобы сказать — ну я наверняка

Стою вот здесь, но уж никак не там…»

[LongLogin]

Не я и не другой – ему народ родной –

Народ – Гомер хвалу утроит.

Художник, береги и охраняй бойца:

Лес человечества за ним поёт, густея,

Само грядущее – дружина мудреца

И слушает его чаще, смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,

В бугры голов. Должник сильнее иска.

Могучие глаза решительно добры,

Густая бровь кому-то светит близко…

Глазами Сталина раздвинута гора

И вдаль прищурилась равнина.

Как море без морщин, как завтра из вчера –

До солнца борозды от плуга исполина.

[LongLogin]

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?

Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,

обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,

как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;

но не спит. Ибо брезговать кумполом сны

продырявленным вправе.

 

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те

времена, неспособные в общей своей слепоте

отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.

Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.

Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,

чтоб спросить с тебя, Рюрик.

 

Зоркость этих времен — это зоркость к вещам тупика.

Не по древу умом растекаться пристало пока,

но плевком по стене. И не князя будить — динозавра.

Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.

Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора

да зеленого лавра.

[LongLogin]

Когда я кончу наконец

Игру в cache-cache со смертью хмурой,

То сделает меня Творец

Персидскою миниатюрой.

 

И небо, точно бирюза,

И принц, поднявший еле-еле

Миндалевидные глаза

На взлет девических качелей.

 

С копьем окровавленным шах,

Стремящийся тропой неверной

На киноварных высотах

За улетающею серной.

[Norman94]

Обожаю Маяковского. Дома около 20 томов его творчества.

[Хрусталев]

вот, например, Иосиф Александрович считал стандартным ходом сваливать из СССР в чисто индивидуальном порядке поэтам, и никакого опта. Знать, сильно в русском человеке, даже если он не вполне русский, чувство братства и локтя, коли так припекло даже там, на чужбине.

 

Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,

слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,

время покажет — кузькину мать, руины,

кости посмертной радости с привкусом Украины.

 

То не зелено-квитный, траченый изотопом,

— жовто-блакитный реет над Конотопом,

скроенный из холста: знать, припасла Канада -

даром, что без креста: но хохлам не надо.

 

Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!

Не нам, кацапам, их обвинять в измене.

Сами под образами семьдесят лет в Рязани

с залитыми глазами жили, как при Тарзане.

 

Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:

скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.

Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,

по адресу на три буквы на все четыре

 

стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы

с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.

Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,

а курицу из борща грызть в одиночку слаще?

 

Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.

Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,

брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый

отвернутыми углами и вековой обидой.

 

Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба

нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.

Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.

Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.

 

Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!

Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.

Полно качать права, шить нам одно, другое.

Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.

 

Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.

Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.

Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,

Нет на нее указа ждать до другого раза.

 

С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!

Только когда придет и вам помирать, бугаи,

будете вы хрипеть, царапая край матраса,

строчки из Александра, а не брехню Тараса.

[НЛК]

ПОСЛУШАЙТЕ!

 

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - кто-то хочет, чтобы они были?

Значит - кто-то называет эти плевочки

жемчужиной?

И, надрываясь

в метелях полуденной пыли,

врывается к богу,

боится, что опоздал,

плачет,

целует ему жилистую руку,

просит -

чтоб обязательно была звезда! -

клянется -

не перенесет эту беззвездную муку!

А после

ходит тревожный,

но спокойный наружно.

Говорит кому-то:

"Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?!"

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

 

1914

 

Многие знают, наверно.

[alinette]

Я очень люблю ленинградского поэта и прозаика Вадима Шефнера (фантастику его нефантастическую очень).

 

 

Вот это тоже необыкновенно. И песня есть...

 

На миг оглянуться -

На миг оглянуться -

А что там у нас за спиной?

Там ласточки вьются

Над старой кирпичной стеной,

Там детские ссоры,

Счастливейших дней череда,

Там ясные взоры, -

Никто нас не пустит туда.

 

На миг только глянем -

Какие мы были в былом?

Там утречком ранним

Идём по тропинке вдвоём.

Мы оба прекрасны

(При взгляде из нынешних лет) -

И оба не властны

Вернуться туда, где нас нет.

 

На миг оглянуться -

Траншея, болотистый луг.

«Оставь затянуться!» -

Твердит умирающий друг,

Он там, в сорок первом,

Он молод на веки веков,

Он в гости, наверно,

Не ждёт никаких стариков.

 

В минувшее горе

Нам тоже вернуться нельзя, -

В другое, в другое,

В другое уводит стезя.

[Needles]

Бродский. пожалуй, мое любимое.

I

 

Март на исходе. Радостная весть:

день удлинился. Кажется, на треть.

Глаз чувствует, что требуется вещь,

которую пристрастно рассмотреть.

Возьмем за спинку некоторый стул.

Приметы его вкратце таковы:

зажат между невидимых, но скул

пространства (что есть форма татарвы),

он что-то вроде метра в высоту

на сорок сантиметров в ширину

и сделан, как и дерево в саду,

из общей (как считалось в старину)

коричневой материи. Что сухо

сочтется камуфляжем в Царстве Духа.

 

II

 

Вещь, помещенной будучи, как в Аш-

два-О, в пространство, презирая риск,

пространство жаждет вытеснить; но ваш

глаз на полу не замечает брызг

пространства. Стул, что твой наполеон,

красуется сегодня, где вчерась.

Что было бы здесь, если бы не он?

Лишь воздух. В этом воздухе б вилась

пыль. Взгляд бы не задерживался на

пылинке, но, блуждая по стене,

он достигал бы вскорости окна;

достигнув, устремлялся бы вовне,

где нет вещей, где есть пространство, но

к вам вытесненным выглядит оно.

 

III

 

На мягкий в профиль смахивая знак

и "восемь", но квадратное, в анфас,

стоит он в центре комнаты, столь наг,

что многое притягивает глаз.

Но это -- только воздух. Между ног

(коричневых, что важно -- четырех)

лишь воздух. То есть дай ему пинок,

скинь все с себя -- как об стену горох.

Лишь воздух. Вас охватывает жуть.

Вам остается, в сущности, одно:

вскочив, его рывком перевернуть.

Но максимум, что обнажится -- дно.

Фанера. Гвозди. Пыльные штыри.

Товар из вашей собственной ноздри.

 

IV

 

Четверг. Сегодня стул был не у дел.

Он не переместился. Ни на шаг.

Никто на нем сегодня не сидел,

не двигал, не набрасывал пиджак.

Пространство, точно изморось -- пчелу,

вещь, пользоваться коей перестал

владелец, превращает ввечеру

(пусть временно) в коричневый кристалл.

Стул напрягает весь свой силуэт.

Тепло; часы показывают шесть.

Все выглядит как будто его нет,

тогда как он в действительности есть!

Но мало ли чем жертвуют, вчера

от завтра отличая, вечера.

 

V

 

Материя возникла из борьбы,

как явствуют преданья старины.

Мир создан был для мебели, дабы

создатель мог взглянуть со стороны

на что-нибудь, признать его чужим,

оставить без внимания вопрос

о подлинности. Названный режим

материи не обещает роз,

но гвозди. Впрочем, если бы не гвоздь,

все сразу же распалось бы, как есть,

на рейки, перекладины. Ваш гость

не мог бы, при желании, присесть.

Составленная из частей, везде

вещь держится в итоге на гвозде.

 

VI

 

Стул состоит из чувства пустоты

плюс крашенной материи; к чему

прибавим, что пропорции просты

как тыщи отношенье к одному.

Что знаем мы о стуле, окромя,

того, что было сказано в пылу

полемики? -- что всеми четырьмя

стоит он, точно стол ваш, на полу?

Но стол есть плоскость, режущая грудь.

А стул ваш вертикальностью берет.

Стул может встать, чтоб лампочку ввернуть,

на стол. Но никогда наоборот.

И, вниз пыльцой, переплетенный стебель

вмиг озарит всю остальную мебель.

 

VII

 

Воскресный полдень. Комната гола.

В ней только стул. Ваш стул переживет

вас, ваши безупречные тела,

их плотно облегавший шевиот.

Он не падет от взмаха топора,

и пламенем ваш стул не удивишь.

Из бурных волн под возгласы "ура"

он выпрыгнет проворнее, чем фиш.

Он превзойдет употребленьем гимн,

язык, вид мироздания, матрас.

Расшатан, он заменится другим,

и разницы не обнаружит глаз.

Затем что -- голос вещ, а не зловещ --

материя конечна. Но не вещь.

 

Пс: после того, как началось литературоведение в универе, я офигела, как это все сложно и скрупулезно. Изучать это мне не нравится, наверное.. еще не поняла. Читать - пожалуйста, но не изучать(

[mastholte rietberg]

Хорошо, что нет Царя.

Хорошо, что нет России.

Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,

Только звезды ледяные,

Только миллионы лет.

Хорошо - что никого,

Хорошо - что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

 

Георгий Иванов

[Savita]

Луна

 

Новелла Матвеева

 

Каждую ночь, горя не зная,

Всходит луна, как заводная,

Видно на ней кто-то бывает,

То зажигает ее, то задувает.

Не прогореть ей помогает,

То задувает, то зажигает.

 

Ой вы, приливы и отливы,

Этой луне в вышине подчинены вы,

И как бы ни были вы нетерпеливы,

Вами, приливы, вами, отливы,

Правит луна.

 

Но стоит луне чуть зазеваться,

Волны пойдут петь-плясать,

Где-то скрываться,

И не узнаешь, куда

Могли подеваться

Шестая волна, седьмая волна,

Восьмая волна.

 

Вот и опять в небо взлетая,

Светит луна, волны считая.

Вот и опять не досчиталась,

Сколько их было в морях,

Сколько осталось.

 

Видно опять волна стала волною,

Просто волною над глубиною.

Видно опять волна стала волною,

Просто волною над глубиною...

Просто волною над глубиною...

[alinette]

Ничего страшнее про войну не читала. И правдивее.

Ион Деген

 

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам ещё наступать предстоит.

[LongLogin]

 

Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,

в избах, банях, лабазах -- в бревенчатых теремах,

чьи копченые стекла держат простор в узде,

укрывайся тулупом и норови везде

лечь головою в угол, ибо в углу трудней

взмахнуть -- притом в темноте -- топором над ней,

отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат

зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат.

 

 

Бойся широкой скулы, включая луну, рябой

кожи щеки; предпочитай карему голубой

глаз -- особенно если дорога заводит в лес,

в чащу. Вообще в глазах главное -- их разрез,

так как в последний миг лучше увидеть то,

что -- хотя холодней -- прозрачнее, чем пальто,

ибо лед может треснуть, и в полынье

лучше барахтаться, чем в вязком, как мед, вранье.

 

 

Всегда выбирай избу, где во дворе висят

пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят.

Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе,

чтоб приписать за твой счет что-то еще себе;

то же самое -- баба. Прячь деньги в воротнике

шубы; а если ты странствуешь налегке --

в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут.

В Азии сапоги -- первое, что крадут.

 

 

В горах продвигайся медленно; нужно ползти -- ползи.

Величественные издалека, бессмысленные вблизи,

горы есть форма поверхности, поставленной на попа,

и кажущаяся горизонтальной вьющаяся тропа

в сущности вертикальна. Лежа в горах -- стоишь,

стоя -- лежишь, доказывая, что, лишь

падая, ты независим. Так побеждают страх,

головокруженье над пропастью либо восторг в горах.

 

 

Не откликайся на "Эй, паря!" Будь глух и нем.

Даже зная язык, не говори на нем.

Старайся не выделяться -- в профиль, анфас; порой

просто не мой лица. И когда пилой

режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси

папиросу в плевке. Что до вещей, носи

серое, цвета земли; в особенности -- бельЈ,

чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее.

 

 

Остановившись в пустыне, складывай из камней

стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней,

в каком направленьи двигаться. Демоны по ночам

в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам

может легко заблудиться: шаг в сторону -- и кранты.

Призраки, духи, демоны -- до'ма в пустыне. Ты

сам убедишься в этом, песком шурша,

когда от тебя останется тоже одна душа.

 

 

Никто никогда ничего не знает наверняка.

Глядя в широкую, плотную спину проводника,

думай, что смотришь в будущее, и держись

от него по возможности на расстояньи. Жизнь

в сущности есть расстояние -- между сегодня и

завтра, иначе -- будущим. И убыстрять свои

шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе

сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.

 

 

В кислом духе тряпья, в запахе кизяка

цени равнодушье вещи к взгляду издалека

и сам теряй очертанья, недосягаем для

бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля.

Кашляя в пыльном облаке, чавкая по грязи,

какая разница, чем окажешься ты вблизи?

Даже еще и лучше, что человек с ножом

о тебе не успеет подумать как о чужом.

 

 

Реки в Азии выглядят длинней, чем в других частях

света, богаче аллювием, то есть -- мутней; в горстях,

когда из них зачерпнешь, остается ил,

и пьющий из них сокрушается после о том, что пил.

Не доверяй отраженью. Переплывай на ту

сторону только на сбитом тобою самим плоту.

Знай, что отблеск костра ночью на берегу,

вниз по реке скользя, выдаст тебя врагу.

 

 

В письмах из этих мест не сообщай о том,

с чем столкнулся в пути. Но, шелестя листом,

повествуй о себе, о чувствах и проч. -- письмо

могут перехватить. И вообще само

перемещенье пера вдоль по бумаге есть

увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть

или лечь не удастся, с кем -- вопреки письму --

ты уже не увидишься. Все равно, почему.

 

 

Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под

бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот

или ангел разводит изредка свой крахмал;

когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,

помни: пространство, которому, кажется, ничего

не нужно, на самом деле нуждается сильно во

взгляде со стороны, в критерии пустоты.

И сослужить эту службу способен только ты.

[alinette]

Логин, спасибо. И почему Вы никогда не пишете авторов.

[Сэди]

Логин, спасибо. И почему Вы никогда не пишете авторов.

На Бродского похоже. Прекрасный бред.

[mastholte rietberg]

Бродского

Помню подборку журнала "Знамя", давно, чуть не в детстве.

А в чем же, простите, бред?..