Хрусталев, машину!

1953 год. Москва. Последняя ночь февраля. Снег. Страна охвачена волной антиеврейских настроений. «Мы не против евреев, мы против сионистов». Статьи в «Красной звезде». Дело врачей на своем репрессивном пике. Снег. Истопник Федя Арамышев еще не знает, что, выйдя с работы, следующие десять лет зима для него не прекратится. Вождь всех народов агонизирует и вот-вот упадет в кому, еще не зная, что, обгадившись перед последним вздохом, следующую вечность проведет в аду.

Московская квартира. Сожительство русских и евреев. Извечные склоки коммуналки. Грязь. Постель, провонявшая колбасой. Алкоголь кружками. «Увезите меня в богадельню!». Трехлитровые банки с закрутками. Собака на голове. Почти бергмановские близняшки, прячущиеся в платяном шкафу при каждом звонке в дверь. Кипяток из подстаканников. Улыбчивый русский генерал в подтяжках. «Чаю!». Гимнастические кольца. Наш герой повисает вниз головой, наконец-то приняв положение адекватное всему вывернутому наизнанку государству.

Алексей Герман рисует свое полотно без каких-либо объяснений. Широкими резкими движениями погружает зрителя в грязный сосуд, преисполненный историческими нечистотами. Подобно климовскому Флере за всем происходящим наблюдает мальчуган лет тринадцати. Плевок в зеркало дает отмашку истории.

Огромный доктор-генерал будто символ былого величия народа. Высокий. Широкоплечий. Лысый. Усатый. С широченной улыбкой. Сверкающие пуговицы на форме. Минет в рабочем кабинете. Полная уверенность в себе. Но даже таких ломают. Выселением из квартиры. Поездкой на север. Фургончиком из-под «Советского шампанского». Грубым зековским изнасилованием.

Эпоха на экране создается какими-то кажущимися бессвязными эпизодами. Припорошенными памятниками Сталину. Церквями, переделанными в баню. Тщательно обмываемой культей. Памятниками из льда. Кавказским весельем. Плачущим музыкантом. Пририсованным членом на картине. «Один американец засунул в жопу палец». Негнущимися подковами. Пьяной собакой. Липовыми школьными дневниками. Саблями в детских руках. Снегом. Снегом. И снова снегом. «O sole mio!».

Режиссер закручивает абсурдность своей истории до такой точки, что картину становится просто невозможно смотреть физически. Абсурд не ради абсурда. Абсурд как единственно возможный метод передачи посыла ленты. Бедные каннские зрители. Откуда ж им было знать о северном Феллини. Так сказал кто-то из критиков. Итальянец впечатал в историю своим «Амаркордом» фашистский режим дуче. Немного севернее, на Балканах, спустя тридцать с лишним лет памятник в целлулоиде одной стране Югославии поставил Эмир Кустурица. Монумент Германа не такой цветастый, его балаган страшен по своей сути, а красота картины в уродстве ее составляющих. Рыдающий Берия. Умоляющий о спасении Сталин. «Хрусталев, машину» — фраза кинутая Лаврентием после смерти Сталина. Не знал этого один из лучших историков мирового кино Мартин Скорсезе, сидевший во главе жюри. Старик был вынужден признать, что чуть ли не впервые на своем веку он не понял фильм. А он и не мог понять. Есть вещи, которые сложно уложить в голове. Герману только детство помогло преодолеть и переосмыслить это. Как известно только детская психика способна пережить столь сильные потрясения. Вроде самого бесчеловечного, растянувшегося на десятилетия, эксперимента над страной. Страной стран. Страной странностей.

Герой Баширова недоумевает, почему все время бьют. Он просто кричит: «Liberty!». Он даже не против того, что бьют. Но почему же, объясните? Не потому ли, что в стране странностей все время норовят ударить того, кто слабее. Не потому, что кто-то слабее, а потому, что в следующую секунду слабым можешь стать ты. И надо успеть за это время пнуть как можно больше и как можно изощреннее. И когда запинают тебя, будет уже не так обидно.

«Хрусталев…» не только агония сталинизма во всем своем уродстве. Картина, уже во времена независимости полностью сделана в стилистике советского кино. Это последний шедевр кинематографа несуществующей уже на политической карте страны. Фильм Алексея Германа, как полотно Рембрандта вдруг, по какой-то нелепой случайности, оказавшееся на совковом межрайонном смотре достижений социалистического реализма. Именно таким, выбивающимся из контекста деградации кино на просторах бывшей одной шестой, кажутся эти два с лишним часа мало кем понятого таланта. Два с лишним часа извечной борьбы Давида с Голиафом. Человека против системы. Великана против своры шавок. Части механизма против самого механизма. Где самые болезненны удары получаешь со стороны того, что еще вчера казалось своим, родным, обеспечивающим защиту.

Герман выплескивает на экран не свою злобу на полетевшую в тартарары эпоху, даже не злобу своих родных. Его картина это концентрат всего того, что довелось испытать целому поколению, поколениям. Поколениям, привыкшим, что люди бесследно исчезают в ночи. Поколениям, где лучше быть сумасшедшим, где не надо оглядываться, где трепанация черепа лучше всякой высокой должности и где предпочтительнее быть ожившей тенью. Больная страна с непредсказуемыми симптомами. Он, как истинный художник, самоотверженно пропускает через себя всю болезнь, воссоздавая ее в мельчайших и оттого наиболее страшных деталях. Есть подвиг Климова, сотворившего свой «Иди и смотри» в какой-то невероятной реалистичности и правдоподобности ощущений. Черно-белые кадры «Хрусталева…» пронзают не меньше горящего амбара с живыми людьми. Изнасилованная взводом нацистов девчонка-подросток у Климова перекликается с генералом Юрой, которого поимела собственная же страна. Эстафету постаревшего мальчугана Флеры подхватывает генеральский сын. В другое, сытое и беспечное, время ему бы крепко влетело за онанизм, курение трубки, сидя на унитазе и школьные отметки. В 1953-м всем на это плевать. Дети, подражая взрослым, устраивают свои, детские, от этого не мене жестокие репрессии друг против друга. А взрослым просто некогда. В фильме удивительный контраст вечно пустующих улиц, отданных на растерзание «людям в штатском» и битком набитых вещами, домашними животными и гражданами помещений.

Кончина Союза дала возможность Герману снять, пожалуй, свой самый личный фильм. Без оглядки на контролирующие инстанции и обволакивания своего творения в нейтральные формы. Восемь лет труда над фильмом сделали его в свое время самым ожидаемым кинособытием, премьера в Каннах отсекла от фильма неподготовленную аудиторию, а изощренным критикам подкинула ту еще задачку.

Фильм, буквально прижимая зрителя своим сверхреализмом, тем не менее, не претендует на историческую достоверность. Повествование исполнено в виде воспоминания или даже сновидения. Отсюда вечная дымка и фантастический снегопад все время. Каждый кадр выверен как отдельная профессиональная фотография, которые сменяют друг друга безо всякого сюжета. Обрывки фраз размыты, мотивация многочисленных персонажей непонятна и только отдельные слова, вдруг обретшие четкость во всей окружающей какофонии, звучат как приговоры эпохе. Не случайно мальчугана, чьими глазами мы все наблюдаем, зовут Алешей, а его отца Юрой. В его глазах отец — настоящий двухметровый великан, с некой благородной снисходительностью наблюдающий за всей этой мышиной возней под ним. В эдакого Гулливера в стране лилипутов отечественного кино уже давно превратился сам Герман. Впрочем, каждая Лилипутия стремится ослепить своего Гулливера и отправить в изгнание. Так что держитесь, Алексей Юрьевич, не вам ли знать как это трудно быть богом.

мысли две

непрерывная, бесконечная склока - всю дорогу там орут, визжат, вопят и дерутся. Очень, поверьте, не рекомендуется принимать такое с похмелья. И потом, за что дерутся - загадка, - ну, в сцене в воронке ясно за что - за лысый череп, - но почему они возятся весь остальной фильм? Россия - не коммуналка даже, а сплошной кабак. Все шатается - атлетические кольца, груша, цепь, зад насильника. Нет вменяемых людей, всех вырезали, должно быть, в предыдущие кампании. Я не согласен, что кино о страшном времени должно быть таким.

гротеск, как мне представляется, самый сложный прием, снять, скажем, драму гораздо легче: нагнать жути, сюжет достаточно проработать, чтоб держал, актеров набрать не самых малохольных - и хотя бы минимальный успех да гарантирован. То ли дело здесь: чуть перебрал, чуть не дотянул, чуть не попал, чуть соскочило, и фарс стремительно проваливается в буффонаду. Вот не забавно оно все вышло, не смешно, а если не забавно, то к чему эти кривляния?

Нет вменяемых людей, всех вырезали, должно быть, в предыдущие кампании.

Но вменяемые люди организовали эти кампании, и вменяемые люди друг друга вырезали в оно время, то есть не стоит списывать все на неких абстрактных устроителей резни, которые где-то там за дверью стояли, а потом пришли и все сделали; и оставшиеся вменяемые люди временно закосили, ибо так все же дешевле, так малой кровью, потому что не всяк может удар держать и лучше придурком слыть на теплой коммунальной кухне, чем героем лежать у стенки с продырявленным кумполом, впрочем, даже не героем. Так что есть вменяемые люди, их полно, и в случае глобальной катастрофы они готовы явить себя миру, просто пока прячутся, копят силы, к слову во времена гораздо более поздние, гораздо более вегетарианские, когда вменяемых людей почти перестали резать, заменив это гораздо более гуманной процедурой иглоукалывания серой, и вменяемые люди уже шебуршились немножко на кухнях, выражая несогласие, на всю страну нашлось лишь 7 невменяемых, готовых держать удар, из которых одна - беременная баба, другой - пацан с больным сердцем, то есть так себе великолепие, иными словами, я хочу сказать, что с вменяемыми людьми у нас всегда порядок. И речь в фильме о социальной мимикрии, которая ничего не гарантирует, потому что все равно выкупят, а нет гарантии, значит и смысла в ней самой нет, в мимикрии-то, так получается, что ли? Хочется ошибиться.

Но вменяемые люди организовали эти кампании, и вменяемые люди друг друга вырезали в оно время, то есть не стоит списывать все на неких абстрактных устроителей резни, которые где-то там за дверью стояли, а потом пришли и все сделали; и оставшиеся вменяемые люди временно закосили, ибо так все же дешевле, так малой кровью, потому что не всяк может удар держать и лучше придурком слыть на теплой коммунальной кухне, чем героем лежать у стенки с продырявленным кумполом, впрочем, даже не героем. Так что есть вменяемые люди, их полно, и в случае глобальной катастрофы они готовы явить себя миру, просто пока прячутся, копят силы, к слову во времена гораздо более поздние, гораздо более вегетарианские, когда вменяемых людей почти перестали резать, заменив это гораздо более гуманной процедурой иглоукалывания серой, и вменяемые люди уже шебуршились немножко на кухнях, выражая несогласие, на всю страну нашлось лишь 7 невменяемых, готовых держать удар, из которых одна - беременная баба, другой - пацан с больным сердцем, то есть так себе великолепие, иными словами, я хочу сказать, что с вменяемыми людьми у нас всегда порядок. И речь в фильме о социальной мимикрии, которая ничего не гарантирует, потому что все равно выкупят, а нет гарантии, значит и смысла в ней самой нет, в мимикрии-то, так получается, что ли? Хочется ошибиться.

мои претензии, собственно, и сводятся к подаче: я не уловил, к чему этот бесконечный сумбур и шутовство, ералаш и вопли. К действительности, насколько она мне открывалась по ходу жизни, это имеет крайне мало отношения, поскольку в противовес этому фильму в те года стучал себе вменяемый человек на машинке, напротив - другой вменяемый человек давал показания в "слонике" - о деле, заведенном по доносу третьего вменяемого человека, вероятно соседа или сослуживца, а потом в конце этого второго расстреляли - а может всех троих. Я хочу сказать, здесь режиссер не рисует нам действительность, а выдает, насколько я понимаю, некое персональное переосмысление эпохи, гиперболизируя ее и утрируя, не чураясь шутовских выходок, или просто излагает свои фантазии на заданную тему, что в сущности то же самое. Что вовсе не плохо, но юмор - мое слабое место: когда дОлжно быть смешно, а оно не смешно, другие эмоции включаются сами собой.

Причем были моменты, когда нравилось: операторская работа, длинные безразличные планы, отстраненная камера, которой что мебель, что люди, что ворон на дереве - один черт, и не факт, что полощущий рот генерал ее волнует больше, чем зачерпываемый родник; взмывающие птицы и вообще, по большому счету, весь этот черно-белый визуальный ряд, но - боже мой - какой петрушкой он наполнен! Я б так хотел: лучше б совсем без разговоров, но зиму оставить; оставить в целом историю, но убрать мельтешение; пусть бы люди молчали и были напуганы и злы; чтобы сюжет понимался по действию и единственной фразой в фильме стала - "Хрусталев, машину!", располосовавшая бы его как молния.

Оговорюсь, мне, конечно, хорошо известно, что "Хрусталев" слывет лучшей постсоветской работой, имеет очень хорошую прессу и хвалебные отзывы людей, не в пример мне в кино смыслящих, поэтому вероятность того, что это не фильм плохой, а я осел, натурально стремится к бесспорности.

мои претензии, собственно, и сводятся к подаче: я не уловил, к чему этот бесконечный сумбур и шутовство, ералаш и вопли. К действительности, насколько она мне открывалась по ходу жизни, это имеет крайне мало отношения... здесь режиссер не рисует нам действительность, а выдает, насколько я понимаю, некое персональное переосмысление эпохи, гиперболизируя ее и утрируя, не чураясь шутовских выходок, или просто излагает свои фантазии на заданную тему, что в сущности то же самое. Что вовсе не плохо, но юмор - мое слабое место: когда дОлжно быть смешно, а оно не смешно, другие эмоции включаются сами собой...

Я б так хотел: лучше б совсем без разговоров, но зиму оставить; оставить в целом историю, но убрать мельтешение; пусть бы люди молчали и были напуганы и злы;

Оговорюсь, мне, конечно, хорошо известно, что "Хрусталев" слывет лучшей постсоветской работой, имеет очень хорошую прессу и хвалебные отзывы людей, не в пример мне в кино смыслящих, поэтому вероятность того, что это не фильм плохой, а я осел, натурально стремится к бесспорности.

Так ведь и сумбур, и шутовство, и ералаш, и вопли - это не смешно. Вот Хармса многие считают большим шутником, а что он действительно смешного написал в своей жизни, кроме Веселых ребят, большой вопрос, для меня, во всяком случае, и не потому, что я такой сумрачный, но смешного там, действительно, мало. Я Хармса вспомнил, потому что считаю Хрусталева идеальной его экранизацией, хоть и сильно сомневаюсь, что оный автор входит в число любимых у Германа. И это совпадение мне случайным не кажется, то есть я не знаю, как было в действительности, но свидетельства с разрывом в 60 лет, совпадающие по существу, есть отражения эпохи тем не менее, времени, потребовавшего от людей превратиться в людишек, и в это слово в данном случае я не вкладываю никакого негатива. Потому что мы не в рыцарском романе живем, а всего лишь в мире, который пережил Холокост и ГУЛАГ, заставившие людей временно стать людишками, чтобы просто сохраниться как вид, то есть мельтешение и шутовство здесь всего лишь следствие, поведенческий стереотип и я, если честно, не вижу здесь гипербол. Я согласен, что это красиво, когда молчаливо и зло, но ведь ломают и самых молчаливых и злых на счет раз, в крайнем случае на два, это еще Оруэлл нам все подробно рассказал когда-то, а что специалист рассказал бы, если бы мы попросили? Пресса, к слову, не такая уж и хорошая насчет этого фильма, примерно 50 на 50, если не меньше, так что Вы на себя наговариваете, а я как бы и не пытаюсь доказать, что это лучший фильм всех времен, но я уверен в том, что это кино сделано без нутряного смеха, поэтому и не смешное. А Хармс, кстати, вообще был очень серьезный человек, еще в начале 30-х написавший, что дети наши должны за нас все самое важное досказать, додумать, а что они доскажут, если их родители запроданы рябому черту на три поколения вперед. За чистоту цитаты я не ручаюсь, но как-то так.

юмор - мое слабое место: когда дОлжно быть смешно, а оно не смешно, другие эмоции включаются сами собой.

Наверное, слабое - фильм потрясающе смешной и ироничный. Боюсь, что без этого смеха вынести происходящее на экране не было бы никакой возможности, несмотря на гениально сделанное изображение.

Один из шедевров ушедшего века.

даже если он не прав

а вам понравился этот фильм?

а вам понравился этот фильм?

Мне - да. Но это я так безотносительно фильма сказала, а за "вообще" (ну может же и Хмарочес быть хоть иногда и в чем-то не прав?). А так - ну я не вмешиваюсь, слежу с трибуны - интересно)) Юмор он же как? Помогает принят даже то, с чем ты внутренне не согласен, такая анестезия, если в разумных количествах есно... Вот у Хармса или у Кафки, у прочих абсурдистов, насколько я понимаю, юмор был защитой от страха и ощущения внутреннего раскола с миром, давал мужество жить, чтобы в петле не заболтаться... Я сама так не умею защищаться, учусь, поэтому мне так нравится это умение у других (вообще-то обреченное - когда что-то режут, то с анестезией или без, но отрежут и так, просто иначе не выдержишь совсем)... Это все сейчас и к фильму "Хрусталев машину" относится, если что)

я ведь не утверждал, что фильм не очень, я там выше наоборот написал, что он наверняка не плох, на что указывает его "вес", я выразил свою личную точку зрения. denis_sp, например, выразил свою точку зрения, зачем это все подано так, и это вполне возможно, но это ничего не меняет в моей личной ситуации: у меня после просмотра рябило в глазах, то есть это не мой идеал фильма и даже не мой полуидеал. Для меня это равносильно тому, как если бы я часа два считал обороты вентилятора. Впрочем, может, я не готов. Посему если кто-то находит в этом что-то смешное, как, например, девятый план, многообещающее любезничанье с которым, к сожалению, затерли, то ему надо или добавлять имхо, или предъявлять опубликованную антологию юмора за своим авторском, или хотя бы козырнуть знакомством со Жванецким, или, на крайняк, так ювелирно формулировать свои мысли, чтобы они краюшком не задели окружающих, а то дискуссию снова затравят.

что до Кафки, то да, в этом что-то есть, я, впрочем, нечто в этом роде выражал, что это - такой бонус от природы, чтобы люди не рехнулись, иначе кто будет восторгаться ее красотой и гармонией?

Обращаясь к классикам, фильм является "совокупностью коннотативных означаемых, образующих латентный идеологический уровень дискурса". Функцией его является создание "такой образ действительности, который совпадал бы с ценностными ожиданиями носителей мифологического сознания", также "сокрытие собственной идеологичности, поскольку всякая идеология хочет, чтобы ее воспринимали не как одну из возможных точек зрения на мир, а как единственно допустимое (ибо единственно верное) его изображение, то есть как нечто «естественное», «само собой разумеющееся».

Ушел читать классиков. Без Де Соссюра с Лаканом и Бартом впридачу сей абзац ниасилил:dgi:.

Кстати, в тему фильма и мотивов, движимых его гибким создателем, припомнилось http://www.snob.ru/profile/blog/8545/21715

О! Теперь понятнее. Вы хотите сказать шо Родину падла не любит, загадочную русскую душу обплевывает?

будний день шестого марта бодрийяр соссюр у барта

:lol:

Я просто не вижу, что нового, интересного или важного хотел сказать Герман. А если искусство ради искусства, то откуда такая избирательность в выборе, по странной случайности, непременно насквозь одобряемой властью темы.

Интересовала его эта тема. А вот взгляд этот очень варварский, но верный вряд-ли сможет одобрить какая бы ни было власть.