Поэзия

часто такое встречается ?

 

 

женщина обожает - а мужчина такой ленивый, равнодушный, беспечный..

Не очень поняла вопрос)

Где часто встречается? В социуме? В реальности одной пары? В мечтах женщины?

в социуме

среди вашего круга. Т.е. реальные примеры, такие - которые бы вы наблюдали. И можете подтвердить: да, такое часто встречается.

в социуме

 

среди вашего круга. Т.е. реальные примеры, такие - которые бы вы наблюдали. И можете подтвердить: да, такое часто встречается.

Нет. Не часто встречается. Почти никогда)

То, что реально встречалось, пошлость и пошлость, слово "муза" у этих людей в разговорах об отношениях просто с языка не сходило))) Они, наверное, на полном серьёзе при этом ду(ма)ли в Серебряный век)))

Мне интереснее ответить в контексте временного континуума)

Ясно же, что требование доказывать любовь 24 часа в сутки не то чтобы напрягает нормального человека, это просто губительно для отношений)

Но, судя по письму Цветаевой, от него требовалось именно это, он инстинктивно отстранялся, а она "отомстила" ему нелюбовью) да ещё и припечатала во всех грехах, я вас называю причиной)))) замечательно

Когда любовь выходит за свои границы и вступает на территорию контроля: я вам ВОН сколько, а вы мне? Всё, любовь кончилась, следующий этап - подсчёт барышей, даже хуже, а нет ничего хуже бартера в любви)))

Я даже дальше думаю, тут не только нечем гордиться, тут себя надо перековыривать вдоль и поперёк, откуда такие комплексы, ЧТО ты хочешь от отношений (?????)

Каждый человек самодостаточен в принципе. Имеет право быть и ленивым и равнодушным, и беспечным)

Вешаться на шею грузом по малодушию ли, или по "творческой натуре" - однохренственно. Умей принять человека ЛЮБЫМ.

Если он твой, он почувствует тебя и отзовётся. И ты получишь сполна то, чего хочешь и ждёшь. Если нет, то чего тогда требовать и ждать?))

хороший пассаж

И может быть, Вы бы даже меня НЕ любили…

не ставит ли она себя выше него ?

не в этом ли вся причина ..

=

а может тут интонация такая

И может быть, Вы бы даже меня НЕ любили…

Кое-что не о Цветаевой, а об Ахматовой:

...почти в каждом третьем стихотворении поэтесса признавалась в жестокости мужа или возлюбленного: «…Мне муж — палач, а дом его — тюрьма», «Все равно, что ты наглый и злой…», «Углем наметил на левом боку / Место, куда стрелять, / Чтоб выпустить птицу — мою тоску / В пустынную ночь опять. / Милый! не дрогнет твоя рука. / И мне недолго терпеть…», «Муж хлестал меня узорчатым, / Вдвое сложенным ремнем» и так далее.

 

Поэтесса Ирина Одоевцева в мемуарах «На берегах Невы» вспоминает негодование Гумилева по этому поводу:

 

«Он [поэт Михаил Лозинский] рассказал мне, что его постоянно допытывают студисты, правда ли, что я из зависти мешал Ахматовой печататься… Лозинский, конечно, старался их разубедить.

<…>

<…> Наверно и вы, как они все, твердили: Ахматова — мученица, а Гумилев — изверг.

<…>

Господи, какой вздор! <…> …Когда я понял, насколько она талантлива, я даже в ущерб себе самому постоянно выдвигал ее на первое место.

<…>

Сколько лет прошло, а я и сейчас чувствую обиду и боль. До чего это несправедливо и подло! Да, конечно, были стихи, которые я не хотел, чтобы она печатала, и довольно много. Хотя бы вот:

 

Муж хлестал меня узорчатым,

Вдвое сложенным ремнем.

 

Ведь я, подумайте, из-за этих строк прослыл садистом. Про меня пустили слух, что я, надев фрак (а у меня и фрака тогда еще не было) и цилиндр (цилиндр у меня, правда, был), хлещу узорчатым, вдвое сложенным ремнем не только свою жену — Ахматову, но и своих молодых поклонниц, предварительно раздев их догола».

 

Примечательно, что после развода с Гумилевым и после заключения брака с Шилейко «побои» не прекратились: «От любви твоей загадочной, / Как от боли, в крик кричу, / Стала желтой и припадочной, / Еле ноги волочу», «А в пещере у дракона / Нет пощады, нет закона. / И висит на стенке плеть, / Чтобы песен мне не петь» — и так далее.

Это, собственно, о таинственных странностях творчества. Не все, что есть в поэзии, имеет отношение к реальной жизни. Я, конечно, не берусь ничего утверждать, но не факт, что описанные в стихах чувства имели место в действительности.

какие-то 50 оттенков серого

может люди серебрянного века знали толк в садомазо?

------------------------------------

а Брюсов нравится кому-нибудь ?

Мне нравится Саша Чёрный.

Это было в провинции, в страшной глуши.

Я имел для души

Дантистку с телом белее известки и мела,

А для тела -

Модистку с удивительно нежной душой.

Десять лет пролетело.

Теперь я большой:

Так мне горько и стыдно

И жестоко обидно:

Ах, зачем прозевал я в дантистке

Прекрасное тело,

А в модистке

Удивительно нежную душу!

Так всегда:

Десять лет надо скучно прожить,

Чтоб понять иногда,

Что водой можно жажду свою утолить,

А прекрасные розы - для носа.

О, я продал бы книги свои и жилет

(Весною они не нужны)

И под свежим дыханьем весны

Купил бы билет

И поехал в провинцию, в страшную глушь:

Но, увы!

Ехидный рассудок уверенно каркает: Чушь!

Не спеши -

У дантистки твоей,

У модистки твоей

Нет ни тела уже, ни души.

а Уэльбек как вам?

Близко)

***

А вот с одним мудрецом был случай:

Как-то прыгнул он в куст колючий

И выцарапал сразу

Оба глаза.

Но, увидав, что нету глаз,

Он разбежался еще раз,

Снова прыгнул в куст, и рад:

Сразу вцарапал глаза назад.

***

А вот с одним мудрецом был случай:

Как-то прыгнул он в куст колючий

И выцарапал сразу

Оба глаза.

Но, увидав, что нету глаз,

Он разбежался еще раз,

Снова прыгнул в куст, и рад:

Сразу вцарапал глаза назад.

Кто? Где? Когда?.. Перевод?..

Кто? Где? Когда?.. Перевод?..

Маршака перевод другой.

Маршака перевод другой.

Да. И притом намного лучше. Несравненно.

Кто? Где? Когда?.. Перевод?..

О, нашла.

There was a young man of Thessaly,

And he was wondrous wise.

He jumped into a quickset hedge

And scratched out both his eyes.

And when he saw his eyes were out,

With all his might and main

He jumped into another hedge

And scratched them in again.

Мэтью Арнольд. Прощание (1852)

И я бежал когда-то без оглядки

От бремени сердечных мук своих;

Мечтал, чтоб пламень этой лихорадки

Во мне угас, смирился и затих;

Я славил тех, кому хватает воли

И резкой беспощадности меча,

Кто может, глух к чужой беде и боли,

Не сомневаться и рубить сплеча,

И только позже понял: свойства эти -

Решимость, сила, как ни назови, -

Не часто нам встречаются на свете,

Но все же чаще истинной любви.

Борис Пастернак

Свидание

Засыпет снег дороги,

Завалит скаты крыш.

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь.Одна, в пальто осеннем,

Без шляпы, без калош,

Ты борешься с волненьем

И мокрый снег жуешь.Деревья и ограды

Уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.Течет вода с косынки

По рукаву в обшлаг,

И каплями росинки

Сверкают в волосах.И прядью белокурой

Озарены: лицо,

Косынка, и фигура,

И это пальтецо.Снег на ресницах влажен,

В твоих глазах тоска,

И весь твой облик слажен

Из одного куска.Как будто бы железом,

Обмокнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.И в нем навек засело

Смиренье этих черт,

И оттого нет дела,

Что свет жестокосерд.И оттого двоится

Вся эта ночь в снегу,

И провести границы

Меж нас я не могу.Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

1949 г.

Некрасова читали?

вот вам политвброс

Стояли звери

Около двери.

В них стреляли,

Они умирали.

Но нашлись те, кто их пожалели,

Те, кто открыл зверям эти двери.

Их встретили песни и добрый смех.

А звери вошли и убили всех.

Владимир Маяковский

Долг Украине

Знаете ли вы

украинскую ночь?

Нет,

вы не знаете украинской ночи!

Здесь

небо

от дыма

становится черно,

и герб

звездой пятиконечной вточен.

Где горилкой,

удалью

и кровью

Запорожская

бурлила Сечь,

проводов уздой

смирив Днепровье,

Днепр

заставят

на турбины течь.

И Днипро

по проволокам-усам

электричеством

течёт по корпусам.

Небось, рафинада

и Гоголю надо!

Мы знаем,

курит ли,

пьёт ли Чаплин;

мы знаем

Италии безрукие руины;

мы знаем,

как Дугласа

галстух краплен…

А что мы знаем

о лице Украины?

Знаний груз

у русского

тощ —

тем, кто рядом,

почёта мало.

Знают вот

украинский борщ,

Знают вот

украинское сало.

И с культуры

поснимали пенку:

кроме

двух

прославленных Тарасов —

Бульбы

и известного Шевченка, —

ничего не выжмешь,

сколько ни старайся.

А если прижмут —

зардеется розой

и выдвинет

аргумент новый:

возьмёт и расскажет

пару курьёзов —

анекдотов

украинской мовы.

Говорю себе:

товарищ москаль,

на Украину

шуток не скаль.

Разучите

эту мову

на знамёнах —

лексиконах алых, —

эта мова

величава и проста:

«Чуешь, сурмы заграли,

час расплаты настав…»

Разве может быть

затрёпанней

да тише

слова

поистасканного

«Слышишь»?!

Я

немало слов придумал вам,

взвешивая их,

одно хочу лишь, —

чтобы стали

всех

моих

стихов слова

полновесными,

как слово «чуешь».

Трудно

людей

в одно истолочь,

собой

кичись не очень.

Знаем ли мы украинскую ночь?

Нет,

мы не знаем украинской ночи.

1926

https://m.vk.com/technokoldyn

Голос | Дарина Стрельченко

 

Первое, что сделал препод, войдя, — разочаровал её. Застиранный медведь, от которого несло мелом и прессой.

 

— У ежа ежата, у ужа ужата, — поздоровался Белозёров голосом, который тут же заполнил аудиторию. — Приветствую отважных студентов ИОХа! Знаю, половина здесь сидящих, и особенно вы, девушка в среднем ряду, считают, что декламация — полная чушь и должна была помереть вместе с Древней Грецией. Но, как видите, не померла и ещё более актуальна теперь, когда мы почти научились обращать время вспять.

 

Когда препод споткнулся у доски, Алина с насмешкой прикинула, какой везунчик попадёт к нему в аспиранты. Но скороговорку про ежей для отработки шипящих всё-таки записала.

 

— Чтобы предмет не казался таким уж бесполезным, для начала я расскажу вам кое-что о голосе. Слышали о Левитане? В данном случае нас интересует диктор, Юрий Левитан.

 

Белозёров встал перед доской и расправил плечи. От этого голос зазвучал неожиданно объёмно.

 

— Левитан зачитывал сообщения о смерти вождя и о первом полёте в космос, об арктических экспедициях и пусках ГЭС. Но главное — он был голосом страны в военные годы. Диктор работал из убежища, а друзья, приезжавшие с фронта, привозили ему листовки, в которых за его голову значилась большая награда. Фраза «Работают все радиостанции Советского Союза» принадлежит именно ему. В пятидесятые годы Левитана назвали Голосом Народа. Конечно, — Белозёров опёрся о стол первого ряда, — наша с вами задача — иного рода. Ваши голоса — тех из вас, кто решит стать диспетчерами, — должны будут прорываться через помехи времени. Что, однако, не менее важно и в настоящем, и в будущем. Кто планирует выбрать кафедру связи?

Поднялось около десятка рук.

— А в наблюдатели?Тех, кто собирался в «баночники», оказалось куда больше. Алина фыркнула. Белозёров посмотрел прямо на неё:

— Профессия наблюдателя кажется вам нелепой?

— Более чем. Тратить время на прошлое, когда с наблюдениями прекрасно справляется автоматика? Абсурд.

— Никакая автоматика не среагирует на нестандартную ситуацию мгновенно. А лучше всего в «банке» различим именно человеческий голос. Не гудок, не мелодия, не вибрация. Человеческая реакция и человеческий ответ на эту реакцию — причина и цель, начальная точка и венец любого искусства, частью которого, в конечном счёте, является любая наука.

 

Какая высокопарная чушь.

 

— Можно сдать ваш предмет досрочно? — сдержанно спросила Алина, оглядывая нечищеные ботинки, несвежий воротник и карие с зелёными точками глаза препода.

— Это вежливый способ сказать «какой ваш предмет бред»? — засмеялся Белозёров. — Ваше право. Но сдавать, пусть и досрочно, вам придётся мне — других профессоров декламации в ИОХе нет.

 

***

 

Она выучила билеты за вечер — велик ли труд. На экзамене вытянула бытовое красноречие, но Белозёров, не глядя в билет, спросил:

— Вы знаете, почему в качестве сигнала отправления поезда выбран гудок?

Алина опешила.

— Я не прошу точного ответа. Я хочу, чтобы вы порассуждали.

— Из-за громкости?..

— Отчасти. Но это не главное.

— Возможно, гудок как-то по-особому разносится в воздухе?

— И это не главное. Ещё вариант?

Честнее всего было ответить «Не знаю». Вместо этого Алина выпалила:

— Может, ничего другого не пробовали.

— Пробовали, и ещё как, — энергично покачал головой преподаватель. — Призыв муэдзина, музыкальные инструменты... Но гудок подошёл лучше всего: в результате испытаний выяснилось, что никакой звук не улавливается человеческим ухом так безусловно и точно, как гудок. Так вот… Гудок поезда — это как голос для человека в «банке». Голос диспетчера для наблюдателя — единственное, что пробивается сквозь помехи времени. Нитка связи с реальностью, с миром, из которого наблюдатель уходит. Представляете, что будет, если этой нити не станет?

 

***

 

— Ир, я вечером в «Калейдоскопе». Ты со мной?

— По какому поводу?

— Кирпичев увольняется, я не смогу у него защититься. И самое тупое: угадай, кто теперь мой научник? Белозёров! Шут гороховый!

— Это который ведёт декламацию?

— Он самый.

— Он же крутой дядька. Работает на космическую отрасль, насколько я знаю, записывает какие-то секретные аудио для кораблей…

— Может, и записывает, — не без желчи откликнулась Алина, — но на семинарах у нас полный дурдом. А что он на досрочном экзамене устроил…

 

***

 

Грохотала кофемашина, в углу настраивались музыканты, и в смеси звуков Алина едва услышала, как Ира окликает её, разыскивая среди завсегдатаев кампусного бара.

 

— Тут я, — буркнула Алина, подвигаясь. Ира уселась рядом, выложила на стол брошюру для абитуриентов. — Это ещё зачем?

— В ней про твоего нового научника есть. Типа крутой.

Алина пробежалась по тексту, пожала плечами.

— Странно. Он ведь даже к нашему вузу не приписан. А в чужом я не защищусь.

— Почему это?

— Тема спорная. Всё держалось на имени Кирпичева, — отпивая из стакана, вздохнула Алина.

 

После двух-трёх глотков ей стало чуть веселее. Спустя полстакана непоступление в аспирантуру почти не казалось трагедией. Ещё через какое-то время она признала, что Белозёров в целом действительно ничего. Последнее, что она запомнила перед тем, как оказаться на неосвещённой ледяной улице, — собственный смех и грустное:

— Мой счастливый билет уехал с преподом…

 

А потом она посмотрела на время и припустила в общагу, но всё равно опоздала: позвонила в дверь в одиннадцать ноль две и услышала хруст запиравшегося замка.

 

— Восхитительно, блин!

— Коротаете ночи?

Алина отпрыгнула и напоролась на жестяную урну.

— Что вы тут делаете?

— Могу задать тот же вопрос, Алина.

В темноте не было видно лица, но не узнать голос было невозможно. Алина поплотней запахнулась в куртку и постаралась встать ровнее.

— Гуляю.

— И я гуляю, — засмеялся Белозёров. — Только вот, в отличие от вас, на меня комендантский час не распространяется. А вы, насколько помню, должны были вернуться в общежитие до одиннадцати. Впрочем, дело ваше, не смею мешать...

Препод растворился в тенях; дрогнула, роняя листья, сирень, и Алина осталась одна под окнами общаги.

 

Развесёлая компания вышла из автобуса и через сквер направилась прямо к ней. Алина поспешила к калитке во двор соседней школы; заперта. Алина обернулась и растерянно упёрлась в забор. Компания быстро продвигалась к цели…

 

Впрочем, ещё ближе, чем парни, оказалась чья-то рука, взявшая её под локоть.

— Мне кажется, со мной вам будет лучше, чем с ними.

— Преследуете меня? — вздрогнув, прошептала Алина.

— Да нет. Просто стало интересно, где коротает ночи моя дипломница. Давайте быстрей.

 

***

 

К тому времени, как они добрались до квартиры Белозёрова, глаза слипались. Алина отвечала на вопросы почти во сне и презрительно лепетала что-то про объём лирики в его доме:

— Стихи… На хрена вам так много, это же такая чепуха…

 

Проснулась она от того, что в лицо прилетел колючий свитер.

— Это что? — пробурчала она, не совсем понимая, где находится.

— Наденьте. Не хочу, чтоб вы заболели за неделю до предзащиты. Чай? Кофе?

— Не надо. Я пойду, — пробормотала Алина, поднимаясь.

Из зеркала глянуло краснолицее существо с набрякшими веками.

— Дурдом, — вздохнула она.

— И тут? — удивился Белозёров, входя с двумя чашками.

— В смысле, и тут?

— И тут дурдом? Я думал, он только на семинарах по декламации.

— В смысле?..

— Ну как же? — Он прочистил горло и передразнил, подражая её голосу: — «На семинарах у нас полный дурдом. А что он на досрочном экзамене устроил…» Кстати, — уже своим обычным голосом спросил препод, — что?

Алина упёрлась глазами в пол.

— Простите.

— Да я не сержусь, — засмеялся Белозёров, опуская чашку. — Мало ли что обсуждают в баре с подругой. Просто интересно, что вас так расстроило на экзамене.

— Не расстроило. Скорее… м-м…

— Раздражило? — подсказал он.

— Ваш подход, — кивнула Алина. — Слишком болтательный.

— Хм… И всё-таки у меня сложилось впечатление, что вы скорее против меня, чем против предмета. Вот если бы декламацию вёл ваш обожаемый Кирпичев, насмешек бы не было. Я угадал?

Алина промолчала.

— Я хочу, чтобы вы понимали: ваша защита зависит только от вас. И если вы думаете, что вы первый студент, от которого я слышу не самые лестные вещи, то глубоко ошибаетесь. Но, честно говоря, когда я узнал о той жалобе насчёт некомпетентности научного руководителя… Я был обескуражен.

Алина поперхнулась: декан уверял, что за стены кабинета не просочится ни слова… В голове вертелась скороговорка про ежат и ещё мысль: даже когда Белозёров говорит совсем о постороннем, голос у него глубокий, приятный. Как обитый бархатом брусок.

— Что же вы имеете против меня как руководителя? Я всё-таки доктор наук, работаю не в самом низшем заведении. Да и в ИОХ пришёл не оттого, что подработку искал…

 

Когда Алина выскочила из его квартиры — с горящими щеками, так и не сумев отвязаться от свитера, — ей казалось, что она вот-вот провалится сквозь землю. Кто знает, что ещё она наболтала в баре, что ещё он мог услышать вчера…

 

***

Она почти не удивилась следующим вечером, узнав, что специальным гостем объявляют Игоря Белозёрова. Череда совпадений сделала так, что его оказалось слишком много, — с чего было прерывать цепочку? Он читал со сцены, срывая аплодисменты даже в паузах, пока Алина складывала тарелки в крохотной кухне.

 

В клубе было тесно; в перерыв она едва протиснулась с подносом между столиками и гостями.

— Какое владение голосом, — шепнула одна дама другой. — Чистый бархат. Шум волны, леса, неба… Чудесно.

 

Из-за толпы Алина не успела уйти в кухню прежде, чем Белозёров начал читать опять. Пробралась к стене и остановилась, забыв про заказы. Она никогда не слышала стихов, которые он читал, но от строк веяло ледяной прохладой, бескрайней, обнимающей всё тоской.

 

Под зелёным холодным воздухом пирамид

Зажигаются звёзды, нежность свою даря.

Настигает тебя прокуренная заря

В едких залах полиамид.

 

С нашей станции светит огненная нейтраль.

Если смотришь на это зарево — значит, ты

Не добрался ещё до литиевой черты,

За которой одна печаль.

 

***

 

— Что ещё за Иванчиков? — растерянно спросила Алина.

— Вы хотели сменить научного руководителя — мы пошли вам навстречу.

— А Белозёров?

— Игорь Валентинович больше не преподаёт.

Её бросило в жар. Неужели из-за той глупой жалобы?

— Почему?

— Насколько знаю, управление, где он работает, отозвало его для проекта в космосе.

— Что?.. — прошептала Алина, судорожно пытаясь сообразить, как могут быть связаны космос и голос. — Когда?..

 

Она написала ему сразу, как вышла из деканата. Ответ пришёл через неделю.

 

***

 

«Алина, здравствуйте! Вы меня, конечно, удивили своим письмом. Почему я так внезапно пропал? Дело в том, что компания, на которую я работаю, запустила две спутниковые платформы, связь между которыми по сути напоминает связь в „банках“. А связь держать нужно, вот меня и вызвали. Вот вам и ответ на вопрос об актуальности: уверен, в будущем техника научится справляться с любыми помехами, но пока без голоса не обойтись. Вероятно, я здесь на несколько месяцев — для вас это отличный повод сменить научного руководителя. Желаю успеха с дипломом! Если нужна будет помощь, пишите. Правда, ответить быстро не смогу: до Земли уж никак не докричаться».

 

«Здравствуйте, Алина. Рад, что предзащита прошла успешно! Но накануне защиты всё же не советую снова идти в бар. Связь потихоньку налаживаем, но, помимо помех физических, тут масса проблем бюрократических… Обязательно напишите, как ваш диплом. Я помню, что защита в конце марта».

 

«Ваши письма — настоящие пакеты адекватности. В замкнутом пространстве с малознакомыми людьми находиться довольно сложно. Обычно в такие командировки подбирают по психологическим параметрам, но дело оказалось срочное, и винить тут некого. Общее настроение таково: коллеги желают избавиться от меня, как только решатся проблемы связи. Я — одушевлённая деталь платформы, чужая, случайно необходимая. Это немного похоже на то, как ко мне относитесь вы. Видите, ничего не бывает случайно: вы стали для меня прививкой перед космосом».

 

«Да ну перестаньте! Что ещё за извинения, вы были так прекрасны в уверенности своей правоты. Прежде я часто сомневался в своей профессии, и вы воскресили во мне сомнения. А встряхнуться всегда полезно: периодическое осознание того, насколько мы несовершенны, необходимо. Забавно: вчера снился ваш диплом, а сегодня доставили очередной пакет почты, в том числе от вас. Совпадение?»

 

 

.

«У того стихотворения и нет начала, Алина. Это был экспромт. В тот вечер в клубе я уже подозревал, что меня направят сюда, но ещё надеялся ускользнуть от плодов своей сомнительной славы. Уже тогда представил себя в космосе, чтобы знать, к чему быть готовым. И такая накатила тоска… Те две строфы, что вы слышали, — единственные. Но я всё думал о вашей просьбе, и третья получилась сама собой:

 

Эти звёзды, тела холодные, как у гейш,

Даже звёзды тебе способны отдать тепло.

Только я далеко-далеко, как больная вещь.

Только пепел, и дно, и тло».

 

«Поздравляю с защитой! Видите, оказалось, дело вовсе не в теме и не в научном руководителе, а исключительно в вашем труде и таланте. Только на волне эйфории не откладывайте подготовку к экзаменам. Кто знает, вдруг вам попадётся экзаменатор вроде меня — гороховый шут, разве что помешанный на педантизме, а не на декламации. Если что, это была шутка, Алина. Ещё раз поздравляю. Вы молодчина».

 

«Быстро пролетела аспирантура! Какие планы, что дальше? Как же вы счастливы, что можете распоряжаться будущим... И имеете гравитацию. Без того и другого довольно сложно. Впрочем, я уже после трёх месяцев был уверен, что дольше не протяну, — а работаю на платформе уже больше трёх лет. Во многом благодаря вашим весточкам».

 

«Алиночка, боюсь, вы в том возрасте, когда люди всё ещё склонны романтизировать разлуки. Вспомните, как вы относились ко мне в начале знакомства, и иллюзии уйдут. Кроме того, моя командировка растягивается не хуже чёрной дыры. Я связан контрактом без срока, а космическая платформа не автобус, с которого можно сойти».

 

«Мне жаль, что так случилось с вашей семьёй. Прежде мне было бы сложно представить себя на вашем месте. Но теперь я имею некоторый опыт — правда, моя разлука с тем, что я люблю, длится всего лишь четыре года. А ваша уже — целых двенадцать. Но ведь вы можете навестить близких. Конечно, это долго и дорого, но всё же можете. А у меня меж тем определился срок: ещё полтора года на платформе».

 

«Алина, вот это да! Не такая длинная у меня была педагогическая практика, но она того стоила: спустя столько лет наблюдать, как атеист моей науки собирается стать диспетчером в „банке“! Алина, я поражён и восхищён. Удачи вам!»

 

***

 

В «банке» было… как в банке. В часы, когда не было рабочих обязанностей, Алина дремала. В дрёме приходили воспоминания: о жизни до института, о том времени, когда родители и брат ещё не мигрировали на Гевесту. Минутами воспоминания становились так реальны, что Алина открывала глаза, уверенная, что очнётся в том времени, дома. Но вокруг была лаунж-зона диспетчеров, а на табло высвечивалась её фамилия: просьба пройти в отсек наблюдения. За полтора года ей предстояло сто пятнадцать дежурств. Одиннадцать были позади.

 

— У ежа ежата, у ужа ужата, — для разминки повторяла она и шла к отсеку наблюдения: держать связь с теми, кто, сидя в «банке», следил за обратным ходом времени.

 

***

 

«Игорь! У меня дежурств — на полтора года. Я вернусь, и как раз закончится ваш контракт. А ещё я придумала окончание к тому стиху. Вот:

 

— Я приду к тебе по межзвёздному веществу.

Ты смотри не сходи с ума.

— Не схожу, схожу.

— Ты зови меня через космос.

— Зову, зову.

— Я зову тебя. Я держу».

Ф. И. Тютчев

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать!

В Россию можно только верить!