Сергей Шнуров

Первая картина напомнила его высказывание "любит наш народ всякое г...".

 

Вообще-то, это выражение Егора Летова (песня "Беспонтовый пирожок").

Изменено 9 сентября, 2017 пользователем Башка

Вообще-то, это выражение Егора Летова (песня "Беспонтовый пирожок").

 

И песня Шнура "Правда".

Соображния там у него канешно, жалкие крохи.

Слышала как-то интервью с ним ... вполне себе хорошо отвечал, ни одной глупости не сказал, и главное отличие: не понтовался, не рисовался, не кокетничал, был такой, какой есть ... ну и показывал такую неплохую долю пофигизма к всему этому интервью.

 

Но когда он вылез с «Про любовь» ... а теперь с котиками ... это вообще не понятно. ТВшники на контрасте внимание привлечь хотят что ли ...

И песня Шнура "Правда".

 

Право первородства, однако. Ну да ладно. Вопрос-то не в этом, естественно. У Егора самовыражёвывание было искренней некуда, а у Шнура наигрыш. Канеш, кто ж в здравом уме будет оспаривать тезис "выборы, выборы, депутаты..." и дальше по тексту?! Но всё остальное... Ну да стёб, глум, издёвка и всё такое прочее, но нет яростного неприятия той жизни, в которую нас толкают. Ладно. Субъективно, конечно...

Стенограмма беседы Познера со Шнуром.

Владимир Познер: У нас в гостях Сергей Шнуров. Здравствуйте, Сергей Владимирович. Владимирович — это правильно?

С. Ш.: Правильно! Но если вам удобно, то можно просто Сергей.

В. П.: Я хотел уточнить у вас пару вещей до того, как говорить о вещах серьезных. В одном из многих ваших интервью, вы говорите о телевидении и о людях, работающих на телевидении, следующее: «В телевизоре вообще людей нет, там идиоты. Это формат такой, телевизор — штука неприличная. Поэтому говорить о приличных людях в этой штуке — странно.

С. Ш.: Абсолютно верно. Абсолютно согласен с собой.

В данный момент мы с вами в телевизоре, и мы не очень похожи на нормальных людей.

В. П.: Приличных?

С. Ш.: Я не знаю, что значит «приличных». И потом мне кажется, что «идиоты» — это смягчили. Я, скорее всего, сказал все по-другому.

В. П.: Даже хуже?

С. Ш.: Конечно!

В. П.: Хмм, понятно. Значит, «мы — вот такие».

С. Ш.: Смотрите, мы с вами медиа-образы сейчас. Мы не очень люди. Мы в этой студии сейчас сидим. А люди смотрят на нас в экране.

В. П.: Как говорится, спасибо на добром слове.

С. Ш.: Пжлуйста!

В. П.: В другом интервью вы говорите, что Первый канал — это абсолютная порнография. Самая настоящая, но некрасивая». И, наконец, такой пассаж: «Живу 8 лет без телевизора. Раньше смотрел в гостиницах, но уже года два — не смотрю нигде. Как-то попал на программу «Пусть говорят» и мне совсем не захотелось смотреть телевизор. На улицу выходишь и не думаешь — насколько все жутко. А в телевизоре складывается такое ощущение, что живешь в стране идиотов! На улице такого нет, жизнь правдивее, чем телевизор.» Вот, все это — эпатаж, или серьезно?

С. Ш.: Абсолютно серьезно. Дело даже не в Первом канале. Телевизор, вообще, мне напоминает порнографию.

Знаете, как в немецкой порнографии 80-х годов была прелюдия. «Молодой человек у бассейна». Он стоит, что-то там убирает, дамочка сидит в шезлонге.

Так вот, в телевизоре показывают ТОЛЬКО это прелюдию. Чем это заканчивается — не показывают. У меня такое ощущение.

В. П.: Тогда позвольте вас спросить — зачем вы пошли в телевизор? Вы сейчас участвуете в программе, которая называется «Про любовь». Явно не из-за денег — вы человек обеспеченный.

С. Ш.: Меня очень долго уговаривали. Мне пытались очень долго объяснить, что такое телевизор. Но я сам хочу понять: Что это такое? Как он производится? По каким законам он существует? Потому что для меня — это неведомый мир…

В. П. (перебивает): Хотя вы о нем судите очень резко! Не знаете — и судите. Видите, как получается.

С. Ш.: Здесь я сужу, как зритель. Теперь я могу говорить, как производитель.

В. П.: Но вы остаетесь в программе? Я смотрел эту программу только из-за вас. Я, вообще, подобные программы не смотрю.

С. Ш.: Почему вы не смотрите подобные программы?

В. П.: Они мне омерзительны!

С. Ш.: Тут мы с вами совпадаем.

В. П.: Да, но вы участвуете, а я нет. Вот почему — после того всего, что вы говорите, вы соглашаетесь участвовать в подобной программе? Это что — мазохизм?

С. Ш.: Участвовать — не смотреть. Я же не смотрю свою передачу, в отличие от вас.

В. П.: Но вы пошли туда!

С. Ш.: Опять же, говорю… Меня полгода уговаривали.

Я совершенно не понимал, зачем мне это нужно. И до сих пор не очень понимаю.

Но как-то себе объясняю это следующим образом: Что я, наконец-то разберусь, зачем это производится. Кто это смотрит. И что такое телевидение.

В. П.: И тогда…

С. Ш.: И тогда я разберусь! И у меня будет знание. Дальше — я не знаю, что будет.

В. П.: Останетесь? Уйдете?

С. Ш.: Я так не загадываю. Я в этом разберусь, и у меня будет определенный опыт. У меня будут знания, которые я использую в выгодных для себя целях.

В. П.: Я заметил такую вещь. Подчас, вы предпочитаете не отвечать на вопросы, которые вам задают. И уходите, довольно интересным способом. Например, вас спросили, как вы относитесь к троллингу. Намек был на то, что вы сами этим занимаетесь. Со своей группой, и даже без группы. Вы отвечаете так: «Что такое троллинг? Про любую вещь можно так сказать, как и про пиар. Называя вещи этими именами, ты, как бы, делаешь сложное — простым. Но на самом деле, не отвечаешь ни на один вопрос. С таким подходом можно был сказать, что Эйнштейн и теория относительности — это тоже троллинг». Но вы же понимаете, что цель троллинга — дразнить, доставать. Цель Эйнштейна — абсолютно не такая.

С. Ш: Хорошо, давайте возьмем Микеланджело и Давида. У него же была цель — достать людей. Наверняка!

Задача искусства — произвести впечатление.

В. П.: Произвести впечатление — это всегда позитивная вещь. Троллинг — это всегда негативно. Достать, рассердить, дразнить.

С. Ш: Тогда весь футуризм — это троллинг, некая негативная пощечина общественному вкусу.

В. П.: Да, еще Маяковский так говорил. Но с вашей стороны, это нежелание отвечать на вопрос: Вы сами занимаетесь троллингом?

С. Ш: Смотрите, есть вопросы, на которые я не хочу отвечать. Это ведь нормально?

В. П.: Могли бы сказать — не хочу отвечать на этот вопрос..

С. Ш: Да, я отвечаю на этот вопрос!!! Троллинг — это значит просто задеть человека. Без какого-либо смысла, чтобы его просто разозлить. В этом смысле, я троллингом — не занимаюсь!

В. П.: Другой пример. Вас спрашивают — вы независимый человек? Вы отвечаете, что независимых людей нет. Я тоже завишу — от жены, от настроения, от состояния группы. Нашему трубачу делают операцию — мы не можем делать то, что должны делать…» Но это — совершенно банальные вещи. Мы все зависимы. Но когда вас спрашивают: «Вы — независимый человек?», имеют в виду следующее. По своему устройству — вы можете послать все к черту? Хоть вы и зависите от жены и детей. Но вы себя считаете независимым?

С. Ш: Если я буду считать себя независимым, то это будет самонадеянное, самоуверенное заявление.

Сейчас я скажу: Я — независимый. И, тут же, поступлю, как зависимый человек. Зачем мне такие самоопределения? Зачем мне загонять себя в границы? Зачем мне самого, себя, как-то называть? Зачем? Чтобы вы потом мне предъявляли?

В. П.: Можно было сказать: Я — зависимый человек.

С. Ш: Можно сказать, зависимый. Это слова, они ничего не значат.

В. П.: И последний, из неважных, вопросов. Вашей группе в будущем году двадцать лет. В 1997 году города Ленинграда больше не было, был Санкт Петербург. Почему группа стала называться Ленинградом? Это в память о городе, которого больше нет? О времени, которое ушло. Почему группа не называется «Санкт Петербург», например? Мне это очень любопытно.

С. Ш: Довольно долгий рассказ получится. Постараюсь его подсократить. У меня были названия, написанные на перфокартах. Мама приносила перфокарты с работы, и ими был завален весь дом, и мы друг другу писали записки. Были варианты, одно из них было «Ленинград». Это было слово, выброшенное за борт истории. Все двинулись дальше, и это слово никому было не нужно. От него плевались в 1997 году. Это было, как ругательство.

Мне показалось, что «Ленинград» — это слово с большим семантическим полем. Все те интерпретации, которые вы здесь произнесли, они все имеют право не существование.

И потом я родился в этом городе. У меня в паспорте до сих пор написано: Город Ленинград.

В. П.: Естественно, вы здесь родились. В стране, которой больше нет — СССР.

С. Ш: Кстати, СССР — это было одно из названий, которое я рассматривал.

В. П.: То есть, это смысловое название?

С. Ш: Все названия смысловые. И это тоже.

В. П.: Вы себя чувствуете ленинградцем?

С. Ш: Заглядывая в паспорт — конечно, да.

В. П.: Но вы же сейчас не полезли в паспорт. Если отложить паспорт? Вы ленинградец? Не петербуржец?

С. Ш: Вы знаете… Как выпью — так петербуржец. Как трезвый — так ленинградец.

В. П.: Ну, а теперь вещи, которые, на мой взгляд, очень интересные и серьезные. Вот вы о своей группе говорите, и часто это подчеркиваете. Пожалуй, две вещи. Вот одна: Ленинград — настоящая скрепа. Это та группа, которая

объединяет людей разный национальных слоев, разных мировоззренческих позиций и разных политических курсов. Если ты слушаешь «Ленинград» — значит, принадлежишь сегодняшнему дню и живешь правильно. Вот эта мысль у вас возникает часто, насчет скрепы.

С. Ш.: Ну, что такое «правильно»? Я здесь бы сам с собой поспорил.

В. П.: Позвольте, я закончу? «Ленинград», другой раз говорите вы – это, бесспорно, скрепа. Тут даже и говорить не о чем, потому что он объединяет все социальные слои. Страна слушает «Ленинград»! Просто либеральной общественности мы не выгодны — как явление. И претензии к нам в равной степени возникают и у православных активистов и у системных либералов. Значит, у меня сразу возникает несколько вопросов. Первый такой. Справедливо ли было бы сказать следующее: что если ты не слушаешь группу «Ленинград» — то, значит, ты не принадлежишь сегодняшнему дню, и живешь не правильно?

С. Ш.: Нет. Ничего это не значит, абсолютно.

В. П.: Нет. Абсолютно ничего не значит. Хорошо. А второе… На ваш взгляд, что можно сказать об обществе, скрепой которого является группа «Ленинград»? Как бы вы такое общество характеризовали? Вот это его объединяет? Что можно сказать об этом обществе?

С. Ш.: Вы знаете, характеристики обществу давать дико сложно. Ну, и потом я, конечно же, не социолог, тем более, структурный, который может дать оценку современному обществу нашей страны.

Я думаю, почему, собственно говоря, «Ленинград» стал таким? Потому что все остальное стало настолько размытым. Все остальное является настолько ненадежной платформой, за которую схватиться, фактически, не возможно. И «Ленинград» здесь выполняет функцию… Даже не функцию, наверно выполняет, а скорее энергию бесконечного русского самоедства и самоуничижения.

Мы перерабатываем, с каким-то со знаком плюс. Это, собственно говоря, такое самоопределение — «эсхатологический восторг».

В. П.: Понятно, что это не утешительный диагноз. Не все понимают, что такое «эсхатологический восторг». Может, вы скажете?

С. Ш.: Это когда, знаете… Еще не знаете. Ну, может быть, и не узнаете. Вот ядерный гриб перед вами разворачивается, а вам не страшно. Вы восхищены этим зрелищем. Вот это и есть «эсхатологический восторг». Вы понимаете близость конца. И вы, собственно говоря, из-за высоты переживания, из-за амплитуды этого движения, из-за страшности, из-за мощности — вы испытываете восторг. Хоть это и конец.

Продолжение.

В. П.: Да. А чем вы не выгодны либералам и православным активистам? Что значит, мы им не выгодны?

С. Ш.: Ну, вот смотрите… Я, группа Ленинград – это тот пример, что жить можно. Можно жить, не изменяя себе, можно жить вот так, да. И вот в этой стране, которую либералы почему-то считают тоталитарной, я, своим примером, показываю, что это не так. И это не выгодно.

В. П.: Ах, вот так. Понятно. Когда я был в зрелой молодости, т.е. когда мне было от 30 до 43 лет, скрепой того общества, в котором я жил, объединяющий все слои общества, и людей — от членов политбюро до Васи – истопника, был Владимир Высоцкий. Его все знали, все пели его песни.

С. Ш.: У меня родители, вот положим, не слушали Высоцкого.

В. П.: Ну, исключение. Все-таки, согласитесь, что подавляющее большинство его знало. Его не особенно слушали, когда он начинал. Когда были такие приблатненные, чуть бандитские, песни. Ну, был Круг, но не более того. Когда же он (Высоцкий) перешел на общество, пошли «Охота на волков», «Колея» — тут, прям, это. Он что-то говорил такое, что, так или иначе, всех абсолютно затрагивало. Вот вам было 7 лет, когда умер Высоцкий в 1980 году.

С. Ш.: Я даже помню, да.

В. П.: Да. Но вот если согласится, что песни Высоцкого были скрепой тогда, и песни «Ленинграда» являются скрепой сейчас. То чем, на ваш взгляд, отличается дух эпохи? И общество, двух, не таких уж давних, времен. Но это кардинально разные вещи — ваши песни и песни Высоцкого. Это совершенно разные вещи.

С. Ш.: Дело в том, что в 70-е года, в 80-е года 20-го столетия, песня была несколько больше чем песня. А в 21 веке этого уже не нужно.

А такое сильное заявление, что «Ленинград» – это скрепа, оно, конечно же, гипертрофированное. Песня не является тем, чем она была в 20 веке. Люди проще относятся к песне как к таковой. Скорее, так, как уже было раньше. Как в 18 веке. Песня тогда не несла такого заряда.

В. П.: В каком веке?

С. Ш.: В 18-м.

В. П.: Откуда мы знаем?

С. Ш.: Потому что не было пластинок. Понимаете, мы знаем, мы знаем. Это другое совсем тогда. Ну, мы знаем, чего в 18 веке не было. Но в 20 веке пластинки уже были. И в 21-м веке они есть. Хотя, в 21-м — уже не так.

Собственно говоря, массовое распространение — оно девальвировало песню. И вообще, любое сообщение подобного рода. Так что, ровнять нельзя.

В. П.: Ровнять нельзя. Но мне просто любопытно… Вам не кажется, что само общество изменилось. В том смысле, ЧТО его привлекает. Вот песни Высоцкого — там одно.

С. Ш.: Смотрите, было бы дико странно, если бы в 20-м веке жили бы точно также как в 21-м. Общество не изменилось. Ну, странно?

В. П.: Согласен с вами. Но мы говорим об очень небольшом отрезке. И мы не говорим «20 век» вообще. Начало 20-го века и конец – это совершенно разное время. В России, тем более.

С. Ш.: Отрезок очень интенсивный. Вот, в России за последние 25 лет, вы согласитесь, что очень много всего интенсивного происходило. И поменялось, практически, все. Я уж не говорю про айфоны. Я уж не говорю про интернет.

В. П.: О своей группе «Ленинград» вы еще говорите … Вы подчеркиваете некоторое противостояние. Вы говорите так: «Наша группа всегда существовала, не благодаря, а вопреки. Мы пробивались, как одуванчик сквозь асфальт». Такой красивый образ. Вот если опять же сравнить с Высоцким. Вот он, таки, пробивался! Его запрещали, он не мог выступать публично, он никаких денег на этом не зарабатывал. То есть, на самом деле, он был в чрезвычайной тяжелой ситуации. Ну, хорошо! Вас Лужков запретил в Москве. Эко дело! Разве можно сравнивать сопротивление, которое должен был оказывать, Владимир Семенович и группа «Ленинград»?

С. Ш.: Совершенно разные вещи. Нет, конечно. Так я и не сравниваю.

В. П.: Но вы знаете… Весь этот образ, пробивания сквозь асфальт, этот серьезный такой аргумент, знаете ли. А кто особенно, вам не дает или не давал возможность развиваться?

С. Ш.: Просто в ситуации.

Здесь, скорее, дело в ситуации в, так называемом, русском шоу бизнесе, конца 90-х годов. Когда были некие группы, которые владели радиостанциями и телевизионными каналами.

В. П.: А… Вы это имеете в виду?

С. Ш.: Конечно, да. А мы, собственно говоря, действовали без всякой поддержки.

В. П.: То есть, это не политика?

С. Ш.: Боже упаси. Нет. То есть, в отношении него – это была политика, конечно. Тогда была идеология, простите меня.

В. П.: Да, да, да! Но это — и есть политика.

С. Ш.: Мы, так сказать, продукт 90-х годов. Когда, как вы помните тот короткий период, мы жили абсолютно без идеологий.

Вот это, собственно говоря, про экономику. Когда нет идеологии, на первое место была поставлена экономика.

В. П.: Я хотел бы напомнить вам следующую, очень любопытную мысль, которую вы сказали. Вы говорите: «Мне власть не нравится. Но я не знаю, кто мне больше не нравится — власть или народ? Они достойны друг друга», говорите вы. «Я не знаю периода в этой стране, когда людям нравилось то, что происходит. Эта страна недовольных, по определению. Рождаются люди – уже с кислой миной на лице. Если будет власть этого большинства, мне сразу страшно здесь жить. Мне и так страшно временами, но так станет вообще не выносимо. Ну, и потом, еще говорите, что у нас вечно ищут виноватых, никто не занимается собой. В том, что ты такой ущербный – виноват сосед. Следует сделать вывод, что вы не особенно в восторге от собственного народа?

С. Ш.: Да, я и от себя не в восторге.

В. П.: Но мой Бог, это я не спрашиваю. Вы говорите от себя, а человек скажет: «Ну, он такой скромный, он к себе критически относится». Вы говорите здесь о народе.

С. Ш.: Я, как составная часть народа, все-таки, не отделяю себя от него.

В. П.: Понятно. Ну, и целиком, все-таки, я хотел бы вас услышать… Все это сказано, то, что вам власть не нравится, и вам не особенно народ нравится, и вообще они достойны друг друга.

С. Ш.: Абсолютно достойны. А вы считаете, нет?

В. П.: Что я считаю? Я, вообще, не понимаю, что такое — любить народ. Я не могу любить 144 миллиона человек. И не любить я их тоже не могу.

С. Ш.: Я мы сейчас не про любовь к народу говорим. А говорим, достойны или не достойны друг друга — власть и народ. Я считаю, что абсолютно достойны. Да. Это я так считаю.

В. П.: Я, кстати, не ваша целевая группа. То есть, я не из тех людей, которые ходят на ваши концерты. И на которых вы рассчитываете.

С. Ш.: Зря вы так, я на вас рассчитываю.

В. П.: Но поскольку я готовился к встрече с вами, я довольно много прослушал. И вашу группу, и смотрел ваши клипы. Конечно, клип о «Лабутенах», ставший, так сказать, легендарным почти что. И клип «В Питере пить». И вы знаете, меня поразил тот факт, что эти клипы — прямо массово популярны. Там миллионы-миллионы людей смотрели их, смотрят. И когда я смотрел их, я вспоминал ваши слова о следующем. Вы говорили так: «Есть лозунг, который придумал Егор Летов, а я поднял на знамя. Любит наш народ всякое говно. При этом, я не буквально воспринимаю это. Как вещество, так сказать. Или как что-то — бездарное, ничтожное, зловонное. Я это понимаю по-другому. Как что-то отвратительное, что-то отталкивающее. Так вот вопрос такой. Что можно сказать о таком обществе, которое упивается, вот таким товаром?

С. Ш.: Ну, смотрите… Про американское общество тоже можно сказать.

В. П.: Оставим.

С. Ш.: Нет, давайте! Почему оставим? Мы живем на Земле, она круглая.

В. П.: Я вам скажу. Она (Земля) — большая, нас здесь много, мы принадлежим человечеству. Когда у меня будет в студии ваш аналог американский, я с ним поговорю об американском народе. Ну, давайте поговорим вот здесь. Значит, я смотрел эти клипы, они сделаны здорово, ничего не скажешь. Ну, для меня, например, они не смешные, они очень страшные. На самом деле — они очень страшные. Это такое изображение России сегодня, которое меня лично, совершенно не радует. Хотя, может быть и правдивое. Я с этим не хочу спорить. Но тот восторг, который, совершенно очевидно, вызывает у очень многих людей… Вот как это объяснить? Это из области: любят говно?

С. Ш.: Ну, давайте, подумаем так. Можно думать и так.

В. П.: Да. Вы так думаете?

С. Ш.: Я так не думаю.

В. П.: А вы думаете как?

С. Ш.: Я думаю, что… Ну, опять-таки, вы не были на концертах. Вы не очень понимаете, о чем, вообще, идет речь. Вы видите одну из сторон, собственно говоря. Я на своих концертах был, практически, на всех. Нет, ну некоторые концерты я просто не помню (в силу определенных обстоятельств), но это не важно.

В. П.: То есть вы были, но и не были.

С. Ш.: Я был, но не был, да. Но, практически, был на всех.

Я могу сказать, что те, действительные эмоции восторга, то преодоление довольно жуткого бытия — оно происходит на концертах «Ленинграда». Ты можешь с этим жить, да. Ты можешь с этим существовать.

Ты можешь это принять в себе и одновременно победить. А не заниматься бесконечным самоедством: «Я такой, и народ у нас говно, и мы говно, и все говно. Нет!

В. П.: Я знаю, что вы не особенно любите говорить о политике, избегаете этого. Один известный француз Шарль Монталамбер говорил так: «Вы можете не заниматься политикой, все равно политика занимается вами».

С. Ш.: Я знаю эти слова. У вас нет ощущения, что их любят вставлять куда угодно?

В. П.: Да, ну смотрите… Нет ли в этом «позы напуганного страуса», который засунул голову в песок и думает, что его никто не видит. И потом сзади подошел, так сказать, тот самый, от которого он прятался. И как жахнул по этому месту…

С. Ш. (стебется): Вы знаете, это можно переформулировать… Экстрасенсы могут сказать: «Вы можете не заниматься магией, тогда магия займется вами». Да, ну это чушь. Можно не заниматься физикой, но физика занимается вами. Ну, занимайтесь физикой.

Только повлиять вы, как можете на это? А физика – это законы.

В. П.: Ну, есть социальные законы. А политика – это совсем другое, это даже не законы – политика. Это определенный род занятий, который нас касается, хотим мы того или нет. Потому что тот, кто приходит к власти, определяет очень многое в нашей жизни. Мы можем, как угодно пытаться уйти от этого, но это нас достает, так или иначе.

С. Ш.: Ну, это совершенно не значит, что это так. Можно этим заниматься. Но мне кажется, что это бессмысленное занятие.

В. П.: Хорошо. Так, вы даже говорили ранее: «У меня позиции нет, я не определившийся беспартийный. И все такое прочее. Я в эти игрушки не играю, патриотические дискуссии меня не интересуют. Это все, не о главном, разговор». Конечно, не о главном. А главное — это что? Вот, главный разговор – это что?

С. Ш. (с неохотой): Ну, давайте поговорим о главном.

В. П.: Ну, вот что — главное? С вашей точки зрения.

С. Ш.: Главное – это то, что сейчас человечество вообще находится на таком, мощнейшем изломе. Научно-технический прогресс уже, вообще, собственно говоря, несется какими-то бешеными темпами.

В России одновременно существуют все общественные структуры, которые только возможны. Общество модерна, общество пост модерна — вот они все друг с другом не могут договориться. Вот это — главное. Причем здесь политика? Я не знаю. Вот это главное, да. То, что наша страна живет одновременно в разных эпохах.

В. П.: То есть, речь идет только о нашей стране, в данном случае? Потому что научно-технический прогресс — это явление общее.

С. Ш.: Ну, смотрите… В той же самой Европе немного архаики. Но архаика к ним, конечно, сейчас приезжает. Ну, архаика к ним скоро приедет.

В. П.: Архаика – это что? Вот у нас, например, в чем это выражается?

С. Ш.: Слушайте, ну много в чем.

Например, патриархальный склад общества. Это всегда было. Жажда царя, да. Ну, это всегда было, это не то, что приехало. Нет, к нам это не приехало. Это в Европу приезжает, в качестве исламистов.

В. П.: А, вот это вы имеете в виду?

С. Ш.: Да, я про Европу. А вы спросили про Россию?

В. П.: Да, мне просто это интересно. Это определяет, вообще, наше поведение? Настроение? Куда мы идем?

С. Ш.: Конечно. Оно, собственно говоря, определяет все конфликты, которые существуют. В том числе, и в политическом дискурсе. Это все — отблески того, вот этого большого, что происходит.

А политика – это просто небольшой осколочек зеркала.

В. П.: Да. Как-то вы сказали, что вы не голосуете. А, вернее, сказали, что вы «однажды проголосовали, но потом поняли, что это глупости и пустая трата времени». И, с тех пор, вы не голосуете».

С. Ш.: Это было в 96 году. Когда выбирали президента Ельцина. Когда я попал под массовый гипноз: «Да, да, нет, да».

В. П.: Значит, вот смотрите… 18 сентября, совсем недавно, половина потенциальных избирателей не приняли участия в выборах в Государственную Думу. Ну, а такие города, как Москва и Питер, которые, все-таки, являются определяющими в том, что происходит в стране – там, вообще, совсем низкий был процент участия.

С. Ш.: Я читал об этом, да.

Окончание.

В. П.: О чем, по-вашему, это говорит, вообще? Вы как-то думали об этом? Тот факт, что больше половины тех людей, которые могли пойти голосовать, просто вообще не пошли?

С. Ш.: Ну, это разочарование в этих структурах. Это не работает. Политические институты — они во всем мире, несколько девальвированы. То, что там происходит, в Америке – это крутейшее шоу по поводу последних выборов. Но это — и огромные бюджеты.

Это блокбастер, это Голливуд! Мощнейшие ресурсы в этом задействованы. Но у нас, так сказать, по Мосфильму — и выборы.

В. П.: А вы знаете… Ваши высказывания, зачастую, носят, может быть, невольно — определенный политический характер. Например: «Началась волна оголтелого патриотизма, которая не очень понимает собственных корней. Когда американцы в интернете пишут – мы ненавидим Америку. Когда греческие патриоты (а мы, все-таки, греческой азбукой пользуемся) пишут – мы ненавидим Европу. Вера тоже пришла из Константинополя. Мы являемся периферией, но, все-таки, европейской культуры. Когда мы начинаем залупаться на этот счет и говорить, что: «Нет, на самом деле – это значит рубить сук, на котором мы сидим».

Как вы понимаете патриотизм? Вообще, для вас, что такое патриотизм? Что вы думаете о таком, часто возникающем сейчас, разговоре о необходимости патриотического воспитания юного, молодого поколения в школах? Что это такое для вас – патриотизм?

С. Ш.: По части воспитания молодежи в, так называемом, патриотическом духе? Это пропаганда чистой воды, на мой взгляд. Патриотизм требует сурового, жесткого и честного взгляда на себя, вот что он требует.

А у нас патриотизм такой, понимаете… Мы балуем себя слишком. Мы себя наглаживаем по голове, мы говорим: «О, какие мы хорошие, мы лучше всех». Это приведет к тому, что если ребенка бесконечно баловать, то вырастет балованным ребенком. Вот и все.

В. П.: А, все-таки, патриотизм, по-вашему, в чем заключается? И вообще, можно ли воспитывать патриотизм?

С. Ш.: Можно. Да, навязывать можно, пропагандировать можно. То, что у нас и происходит. Воспитывать.

В. П.: Смотрите… Я учился в школе, в Америке. Патриотическое чувство, понимаете, — оно естественное. Его воспитывать мне кажется, как-то не особенно нужно. И давить на него тоже – уж чересчур. Первый урок, каждый день, начинался с того, что весь класс, стоя, произносил клятву верности флагу Соединенных Штатов Америки. Это происходит почти во всех американских школах — утром, первый урок.

С. Ш.: И вы произносили клятву?

В. П.: И я конечно. Я тоже был в этой школе. Вот сейчас была бы у меня бумажка, я бы сказал, а зачем вы говорили такие слова? А потому, что ребенок. Тут конечно, о последствиях не говорил. А тогда говорил. Я не знаю, были ли вы на спортивных соревнованиях в Соединенных Штатах?

С. Ш.: Не был.

В. П.: Вот, скажем, баскетбол, американский футбол, бейсбол, хоккей. Каждый матч начинают с того, что на лед, или на поле, выходит человек, или небольшая группа, и поет гимн Соединенных Штатов Америки. Живьем. Все встают. Кладут руку в область сердца. Ну, а в конце, хлопают, свистят и т.д. Это патриотическое воспитание?

С. Ш.: Ну, наверно да.

Ну, мне, вообще, Америка представляется довольно жесткой страной. Тоталитарная демократия, как ее называют. Да, поэтому, да! Наверное, это патриотическое воспитание. Они всех затачивают определенным образом.

В. П.: Это плохо?

С. Ш.: Я не знаю, что такое хорошо и что плохо.

В. П.: Но вы бы хотели, чтобы вашего ребенка так воспитывали?

С. Ш.: Ну, мне кажется, это не настолько определяет сознание. Человек очень сложная структура. Петь может — все, что угодно. Я вспоминаю себя пионером, петь можно все, что угодно. И совершенно, по этому поводу, не испытывается никаких чувств.

В. П.: Скажите, пожалуйста, это очень личный вопрос… Конечно, если вы не хотите, вы не отвечайте. А вы верующий человек?

С. Ш. (полуминутная пауза): Думаю, как ответить.

В. П.: Я понимаю.

С. Ш.: Какое у меня сегодня настроение? Ну, я сомневающийся, как любой верующий, всегда сомневающийся. Ну, впрочем, как и атеисты.

В. П.: Любой человек сомневается.

С. Ш.: Да. Любой человек, конечно. Не верующих людей наверно вообще нет.

В. П.: Ну, не верующих ни в чем, конечно, нет. Но я вам, в данном случае, говорю о религии.

С. Ш.: Ну, я вам тоже говорю о религии. Если мы используем концепт Бога, то тогда в принципе, о чем мы говорим?

В. П.: Если мы говорим о Боге, тогда все, собственно говоря, понимают, о чем речь. Ну, конечно. И атеисты — это отрицание чего? Отрицание веры в Бога.

С. Ш.: Да, ну это отрицание концепта. Да, конечно. Ну, значит, концепт все-таки мы имеем в виду. Значит, он есть. И значит, в этом есть вера. Ну, это я бы не сказал… Это уже такое хитросплетение.

В. П.: Да. Но вы, все-таки, сюда относитесь — как? Вот вы, скорее атеист? Или вы, скорее, агностик? Или вы — что?

С. Ш.: Я не скорее. Я не тороплюсь.

В. П.: Ага, вы еще не решили?

С. Ш.: Я не решил.

В. П.: Хорошо. Просто то, что вы действительно как-то сказали, что «Не верующих людей нет — это уход от предмета. Конечно, нет. Все мы во что-то веруем. Но когда говорят «вы — верующий человек?», имеется в виду, разумеется, религия. Так?

С. Ш.: Есть. Но давайте не углубляться в это. Хорошо? Есть доказательство Бытия Божьего Ансельма Кентерберийского — о нем можно долго говорить… Там можно два часа на это потратить. Но я думаю, зрителям это будет не интересно.

В. П.: Кто его знает, может и интересно.

В. П.: Вы в этом году, по версии журнала GQ, в очередной раз стали «Человеком года», кажется? В третий раз, если я не ошибаюсь.

С. Ш.: Да. В третий.

В. П.: Вас это радует?

С. Ш.: Меня это удивляет.

В. П.: Почему?

С. Ш.: Ну, как-то странно, 15 лет.

Это говорит о том, что в России почему-то не происходит ничего такого. Ну, как-то нет в этом, что ли, жизни. Что-то должно меняться. Должны меняться лица, это необходимо.

В. П.: Скажите, вот о вас пишут… Об этом клипе, о «Лабутенах». Я вычитал такое высказывание: Его, то есть ваши, пресловутые «Лабутены» — тоже, как не смешно, вышли на тонких эротических ногах из гоголевской шинели.

С. Ш.: У нас эту бедную шинель гоголевскую, ну вот, буквально, на все натягивают. Ну, оставьте её уже в покое. Ну, не надо так. У нас, понимаете, если поешь — то обязательно Высоцкого вспомнят. Если какой-то маленький человек, как будто, вдруг где-то померещился кому-то — то обязательно Гоголь.(укоризненно):Ну, как же! Ну, ребята.

В. П.: Ну, вы же поете о маленьком человеке? Он ваш герой, все-таки.

С. Ш.: У меня человек – большой.

У меня человек — витальный всегда, у меня человек — с большой жизненной силой.

Он не тот маленький человек, это не Акакий Акакиевич. Это другая история, вообще.

В. П.: А какой он тогда, ваш герой-то?

С. Ш.: Вот он мой герой — Сергей Шнуров. Вот есть такой герой.

В. П.: Еще было написано, что «Сегодня Шнуров — звезда номер один. Он и наш Есенин, и Высоцкий, и Алла Пугачева – в одном лице».

С. Ш.: Ну, это болтовня, интернет болтовня. Я к этому серьезно вообще относиться не могу.

В. П.: Это в журнале большом написано.

С. Ш.: Ну, господи! Чем журнал большой отличается от интернет болтовни? Ну, ничем. Это все смешно.

В. П.: Для вас подобная характеристика — она вас радует? Она вас злит, она вам безразлична?

С. Ш.: Понимаете это все модели, в том числе и поведенческие, и географические, с 20 века.

Мы живем в иное время, здесь иные связи существуют. Нельзя это мерить тем временем. Здесь другое все. Будущее наступило, просто мало кто заметил.

В. П.: Прежде чем задавать вам вопрос от моего близкого друга, Марселя Пруста, я еще хотел бы вас спросить. Вот 20 лет «Ленинграду», и вы даже как-то сказали, что вы закрыли эту группу в 2008 году.

С. Ш.: Я ее закрывал неоднократно. В 2001 году я разогнал первый состав, в 2008 году разогнал второй.

В. П.: Да, но потом добавили, что вы себя чувствуете в какой-то степени пенсионером. Выступающим. Так и есть?

С. Ш.: Работающий пенсионер. Работающий, но в данном случае, именно пенсионер. Да, да.

В. П.: И, тем не менее, вот вы — работающий пенсионер. А созвучны тем, которые совершенно еще не пенсионер. Не странно?

С. Ш.: А странно что, в этой конструкции? Это, вроде бы, другое восприятие совершенно мира. А у людей, ушедших на пенсию и у тех, которые только входят в жизнь. Вообще всегда говорят о том, что связь между поколениями серьезно бывает.

Позиция пенсионера мне позволяет смотреть со стороны. Быть не настолько вовлеченным во все это. И как-то, несколько отстраненным. Значит чуть-чуть поле моего взгляда — оно пошире. Вот собственно и все.

В. П.: Ну, хорошо, скажем, что это так.

С. Ш.: я, кстати, придумал ответ про телевидение, пока мы тут разговаривали. Почему я в телевизоре? Знаете…

В. П.: Долго думали, надо сказать.

С. Ш.: Нет, нет, не долго. Я придумал давно, просто не было возможности сказать. Придумал где-то минут 15 назад. Есть же такие миротворческие войска. Понимаете да? Они что делают? Они борются за мир, с помощью автоматов. Вот так же и я — на телевидении.

В. П.: Понятно, желаю всяческих успехов. Не кто-то сказал, вы сами сказали. Если я не ошибаюсь: «Группа Ленинград – это мультипликации для взрослых».

С. Ш. (растерянно): Что я имел в виду? Не знаю.

В. П.: Не знаете? Ну, это бывает.

С. Ш.: У меня ведь хорошо — мультипликация для взрослых. Мы иногда говорим так, почему бы и нет?

В. П.: Хорошо. Марсель Пруст. Чего вы больше всего боитесь?

С. Ш.: Высоты.

В. П.: Вы себе нравитесь?

С. Ш.: Все зависит от настроения.

В. П.: А какую черту вы больше всего НЕ любите в себе?

С. Ш.: Сейчас скажу. Несобранность.

В. П.: А какую любите?

С. Ш.: Собранность.

В. П.: Что, в первую очередь, является предметом вашей гордости? Если есть такое?

С. Ш.: Гордости? Понимаете, вот когда ты придумываешь что-то…

В момент, в тот короткий период, когда ты вот это уже закончил, ты это сделал — то возникает какое-то схожее чувство: гордость, восторг, наверное.

Ай да, Шнуров, ай да, сукин сын — я такое себе вряд ли скажу, да. А вот какую-то такую эйфорию — я испытываю. Вот это у меня бывает. Но это у меня длится не долго. Потому что, если б это длилось долго — я бы ничего нового бы не делал.

В. П.: Какое качество вы, более всего, цените в мужчине?

С. Ш.: Щедрость, наверное.

В. П.: А в женщине?

С. Ш.: Доброту.

В. П.: Скажите, вы боитесь смерти?

С. Ш.: Опять же, от настроения зависит. Бывает, что у меня какие-то бывают приливы абсолютного бесстрашия. Тогда смерть может не подойти.

В. П.: Если б могло исполниться ваше желание – одно единственное желание, могло бы исполниться. Что это было бы за желание?

С. Ш.: Я думаю, нет желания.

В. П.: Оказавшись перед Всевышним, что вы ему скажете?

С. Ш.: Я думаю, в этой ситуации, когда я окажусь перед Всевышним, у меня не будет рта.

В. П.: То есть, промолчим?

С. Ш.: Конечно.

В. П.: Это был Сергей Шнуров.

Н-да, интервью прочитано, недоумение осталось. Какая-то шахматная партия в очень закрытом дебюте, некое бесконтактное карате... Понимаю, конечно, придти и с порога брякнуть, так сказать, свою позицию, это довольно глупо, ибо в смысле убеждать не проходит. Но ведь к концу действа должно оставаться послевкусие и ощущение проясняемости ситуации, а этого тоже нет. Мутно...

Приглашение Шнура на Коачеллу, миф или реальность?

«Поступило предложение выступить на фестивале Coachella. Видимо, туда мне придется ехать, потому что ни одна русскоязычная группа еще там не выступала, и нужно, наверно, собрав волю в кулак, как-то полететь».

 

Шнуров не уточнил, пригласили ли его одного или вместе с группой «Ленинград». В марте он сообщил о роспуске музыкального коллектива. В субботу, 12 октября, в Санкт-Петербурге прошел последний концерт «Ленинграда».

buro247.ru

Мутно...

 

Собсно, как и сам персонаж.

Когда ядерный взрыв в стадии "гриба" — или это далеко, а значит ещё покоптишь небо...или ты понторез и фантазёр безграмотный, потому что никто из находящихся на расстоянии даже нескольких километров (про эпицентр вообще молчу) до места взрыва МБР уже не увидит "гриб разворачивающийся" из-за фаталити ещё на стадии взрыва, от которого почти мгновенно идёт световая волна и ударная волна.

Ушёл в политику - увял "бунтарский дух".

Известный российский артист, лидер группы «Ленинград» Сергей Шнуров удалил старые публикации на своей странице в «Инстаграме». Посты пропали после того, как музыкант вступил в Партию Роста. На это обратил внимание «Московский комсомолец».

На данный момент самая ранняя запись на странице Шнурова датируется 10 октября 2018 года.

Среди пропавших публикаций, в частности, сатирические стихи артиста о президенте РФ Владимире Путине «Вова как основа». Кроме того, пропало стихотворение Шнурова, в котором он критиковал повышение пенсионного возраста, которого, как отмечал артист, «не достичь, как горизонта».

Исчезли также критические публикации про журналистку Ксению Собчак, чиновников и священнослужителей. Сам артист пока никак не объяснил решение удалить публикации.

Накануне Шнуров официально стал членом петербургского отделения Партии Роста. Лидером политической организации является уполномоченный по правам предпринимателей при президенте РФ Борис Титов. СМИ пишут, что Шнуров может возглавить список партии на выборах в Госдуму. По данным издания «Открытые медиа», в партию Шнурова попросили принять по прямому указанию администрации президента РФ, поэтому было принято решение дать артисту первый номер в списке. Участие артиста в думских выборах планировалось давно, однако опасения Кремля вызывал не самый высокий рейтинг, сказал источник.

Опрошенные эксперты «БИЗНЕС Online» считают, что Шнуров — мыслящий менеджер и в жизни отличается от своего эпатажного образа, что вкупе с медийностью отлично подходит для привлечения молодой аудитории.

Ушёл в политику - увял "бунтарский дух".

 

Все, умер творец.

История российского шоу-бизнеса

 

Два кусочека колбаски

 

Создателям двадцатисерийного телевизионного проекта «История российского шоу-бизнеса» - респект и уважуха. За попытку создать некую энциклопедию с анализом и выводами, когда куда проще было заполнить контент рассказами об выбранных по каким-либо причинам селебах - «Мои серебряный шар», «Чтобы помнили», «Рожденные в СССР» и ещё туева хучка аналогичных программ про это, про шоу-бизнес. Разумеется, таким путем, большей частью, и брели наши двое ведущих – Борис Корчевников и Сергей мать-его Шнуров. Из передачи в передачу кочевали умные мысли Константина Эрнста, Андрея Макаревича, Ильи Лагутенко и всуе упоминаемые персонажи, вроде, Филиппа Киркорова или Сергея Лисовского. Но главные очки, через которые предлагалось оценивать российский шоу-бизнес, были с лейблом лидера группировки «Ленинград».

 

Сама структура подачи материала была вызывающая усмешку. Матерщинник и крамольник учил элементарным вещам глуповатого вьюношу, который дебиловато хихикал и задавал уточняющие вопросы, вроде «А кто такие новые русские?» Понятно, что Шнур следовал сценарию, который ему писал как раз тот «дебиловатый вьюноша», но процесс ознакомления с былыми шлягерами ведь не подразумевает глубокой мыслительной деятельности. Причем в проекции на самого ленинградца, его выводы иногда просто смешны – и критика персонажей за фриковость, и их готовность выступать где угодно за кусок пирога. Ага, выборы-выборы, депутаты – водолазы, ой, мне предложили баллотироваться, перевернем страницу. Да и те, кто отслеживал карьеру Корчевникова в последующие за 2010 годы, вряд ли его сочтут дитем неразумным.

 

Но вернемся к нашим баранам. Общую картину происходящего в сфере песенного (а шоу-бизнес в этом сериале, в основном, песнопения) мироздания в ареале европейской части России с 1987 по 2010 годы зритель получил. Она безрадостная и сводится к нескольким словам – ехали на драндулете по колее, проложенным англо-саксонским вездеходом. Тот содрал идею, этот – основные рифы, а третий, вообще, король ремейков. А самые-самые (то есть, кого ограниченно признал Запад или, по меньшей мере, Китай – несовершеннолетние лесбиянки и ихтиандр с жабрами, не умеющий петь вживую. Грустно, девочки. Но зато у нас поймавшие радугу уже, в отличие от презренного Совка, получают большие деньги и уважение. И плевать, что те, кто у нас намба уан и примадонны, на затрапезном европейском конкурсе среди тамошних лузеров и в десятку не попадают.

 

Короче, российский шоу-бизнес начался с выходок Пугачевой в гостинице «Прибалтийская» и закончился к 2010 году, исчерпав все формы и методички. Ну, и злой интернет добил все конвульсивные телодвижения. Зачем покупать диски с песнями или билет на концерт, когда где-то чего-то нажал – и у тебя на диване, хочешь, Земфира убивает соседей, а, хочешь, новомодный домашний мамкин композитор, выложивший в сеть что-то смикшированное, коричневое и дурно пахнущее. Пиратство процветает, качество падает, мы все умрем. И отправится Борис Корчевников в эпатажную околополитическую журналистику снимать сюжеты, как одетый в пинжак с карманами Сергей Владимирович Шнуров будет водить демонстрации в Хабаровске во имя правящей партии. Но это совсем другая история.