Извините, что меня тут так много – это лишь из-за любви к «Последнему дюйму», и, наверное, из-за живости характера…
Наткнулся в Сети на большую статью о «Последнем дюйме» критика Сокольской (к сожалению, имя и отчество не указаны), опубликованной в «Искусстве кино» за 1959 год. Очень профессиональный и подробный, на мой взгляд, анализ у нее там. Даже отметила, как по-разному раскрашены кадры эпизодов в зависимости от развития сюжета – //По мере того, как нарастает напряжение действия, мягкие акварельные краски уступают место контрастным тонам.// Художественную эстетику фильма человек прочувствовал полностью, ИМХО.
Но вот с её критикой в адрес Николая Николаевича Крюкова: //Но чем драматичнее становится действие фильма, чем больше усложняются отношения Бена и Дэви, тем острее начинаешь ощущать поверхностность, неполноту характеристики, данной актером. В исполнении Крюкова образ Бена статичен// и // Отсутствие глубокого, проникновенного постижения исполнителем внутреннего мира героя// абсолютно не согласен. И с упреком режиссерам, что артист на роль Бена был выбран только по типажу, не согласен. Николай Николаевич, игравший не «кушать подано», а, на минуточку, Гамлета и Кента в шекспировских трагедиях в театре Радлова, и в каждой своей роли в кино был очень убедителен. Впрочем, справедливости ради, роли эти у него случились уже после 1959 года, так что для киношной и театральной общественности на тот момент он был лишь актером провинциального театра.
Фильм ведь, в первую очередь, мальчишкам и подросткам, адресован. Ну почему бы не взглянуть критику на Бена Николая Крюкова глазами мальчишки, пришедшего в кинотеатр. Кто читал рассказ и видел фильм, тот понимает различие в образах отцов. Вульфович и Курихин, ИМХО, специально предали Бену ореол хемингуэевского героя-одиночки, такого притягательного для пацанвы тех времен. И этот образ очень достоверно создал Крюков.
Вот, что пишет Сокольская о сцене на берегу с раненным Беном: //Таким же бурным, стремительным шквалом мыслей и чувств должен быть захвачен в этой сцене герой картины. Но случилось обратное: утратив свою первоначальную внешнюю жесткость, Бен, однако, не обрел внутреннего волнения, и весь его облик неожиданно стал спокойным, умиротворенным.//
А с чего это внешне должен передать внутреннее волнение мужественный летчик, который и удар судьбы встречает очень мужественно? Мужественно, а не умиротворенно. Ясное дело, он испытывает страх за судьбу сына, но показывать этот страх и волнение внешне? Он, наоборот, до сына донести простую мысль хочет - никакой жалости к себе, Дэви, жалость тебя не спасет… Показывать волнение, когда Дэви, с исступлением тянет отца и звучит эта песня о мужестве обреченного, но смеющегося над войной солдата? Диссонанс абсолютный это был бы. Так же, как и с эпизодом посадки самолета в аэропорту Каира. Сокольская, как я понял, хотела бы увидеть всю гамму чувств и эмоций Бена из рассказа в этом эпизоде фильма. Если что, в рассказе Бен, когда дело доходит до посадки, испытывает панический страх от близости надвигающейся смерти. Такой, что не может даже сказать сыну «Пора!», когда до земли остается последний дюйм и надо помочь Дэви его преодолеть.
Это же полностью разрушило бы образ мужественного летчика. И что думать после этого пацанам, смотрящим фильм? Что Бен Энсли трепач? Говорил «Здесь всё решает последний дюйм», «Никогда и ничего не бойся, когда ты один», а как дело до этого дюйма дошло – струсил?
В общем, как считал, что это лучшая роль Николая Николаевича, так и считаю. И во многом благодаря его игре фильм стал настоящей балладой о мужестве.
А статья у Сокольской хорошая, глубокая. Но ей, очевидно, хотелось увидеть фильм, где основной упор сделан, как в рассказе Джеймса Олдриджа, на психологической эволюции Бена.